Рейне в отчаянии посмотрел на два окна Туре. Квартира приятеля находилась на первом этаже, но окна располагались очень высоко, и до них было не дотянуться. По стеклу одного из окон — это было окно кухни — тянулась по диагонали зазубренная трещина, похожая на кривую какого-то графика. Эта трещина была здесь всегда — с тех пор, как Рейне познакомился с Туре. Сквозь грязное оконное стекло были видны раскрытая пачка кукурузных хлопьев, телефон и рождественская свеча, стоявшая здесь с прошлого, а может, и с позапрошлого Рождества. В другом окне виднелись заросли живучих запыленных растений — кактусов и всевозможных суккулентов.
Дождь, ласково падавший до сих пор редкими каплями, превратился в ливень. Зачем он только сюда приехал? Чем может помочь ему Туре? Разумеется, ничем. Но Туре был единственным в мире человеком, которого Рейне знал. Это был его единственный друг. Да и остались ли они друзьями? Они не виделись с тех самых пор, когда за ужином у Рейне Туре обжегся кофе и получил пощечину от Ангелы.
Рейне хотелось поговорить с Туре — не важно, остались они друзьями или нет. И вот на тебе! Он не может войти даже в подъезд.
Ветер нес по воздуху желтые листья с каштана, дождь хлестал, а запах китайской еды вызывал тошноту. Он подумал об Ангеле, о газетной статье, о ружье и Себастьяне.
— Туре! — закричал он рыдающим голосом.
— Вы кого-то ищете?
На противоположном краю двора открылось окно, и в нем появилась женщина.
— Я не знаю проклятого кода! — крикнул Рейне.
Теперь он и в самом деле плакал.
— В таком случае вам лучше уйти, иначе я позвоню в полицию.
Последнее слово страшно напугало Рейне.
— Простите, — быстро проговорил он. — Простите, уважаемая госпожа. Я не хочу никому мешать. Я только забыл…
Окно напротив закрылось, зато открылось окно с трещиной, и в проеме показался Туре.
— Не ори так громко, Рейне.
— Ты дома? Боже, какое счастье, — всхлипнул Рейне. — Можно мне войти?
Однокомнатная квартира Туре не изменилась. Пустые бутылки, закопченные кастрюли, полное мусорное ведро. Да и сам Туре не изменился. Маленький, жилистый, дурно пахнущий. Рейне с трудом подавил желание обнять друга.
— Можно мне с тобой поговорить? — сказал он. — Я только немного посижу и кое-что тебе расскажу. Так много всего произошло. Я имею в виду — с Ангелой, понимаешь?
— Садись, Рейне. Садись. Прошло порядочно времени с того дня, как ты был здесь последний раз. Но мне что-то подсказывало, что ты непременно появишься. Когда разругаешься с Ангелой. Ты плачешь? Да, тебе надо выплакаться. Эти чертовы бабы, будь они прокляты.
Туре вышел на кухню и вернулся с банкой красного сока и стаканом.
— Чертовски хороший сок. Я покупаю его у иранцев. Всегда выпиваю пару стаканов, когда просыпаюсь ночью. У меня по ночам такая жажда! На, попробуй.
Рейне взял грязный, покрытый жирной пленкой стакан и принялся пить, ничего не видя из-за застилавших глаза слез. Этот простой жест друга, протянувшего ему стакан холодного сока, преисполнил Рейне благодарностью и утешением.
— Но плакать тут не о чем, Рейне. Все они шлюхи, и все тут. Как поживает твой малыш? У вас же родился маленький, да?
— Его похоронили сегодня утром, — прошептал Рейне.
— О черт.
— Он очень долго болел. Врачи сразу сказали, что эта болезнь неизлечима.
— А другой парнишка?
Рейне изумленно уставился на друга.
— Вы же похитили на детской площадке мальчика, правда? Об этом пишут во всех газетах, ты разве не видел? Что заставило вас это сделать — тебя и Ангелу? Ну вот, ты опять плачешь. Я уже понял, что это она во всем виновата.
— Туре, я не знаю, что мне делать!
Он рыдал и ничего не мог поделать со слезами.
— Выпей еще сока. Правда, он хорош? Такой же сок, какой мы пили в детстве, до того как придумали все эти добавки, усилители вкуса, красители и бог знает что еще. Рассказывай. Что она учудила на этот раз?
Рейне рассказал о болезни Бьярне, о чудодейственном лечении доктора Перейры, о Себастьяне и Ангеле, которую словно подменили. Она сошла с ума. Она стала опасной. Рассказал о газетной статье и об исчезновении Ангелы и Себастьяна.
Когда Рейне замолчал, Туре серьезно кивнул и сказал:
— Не печалься, Рейне. Таковы они все, эти грязные бабы.
Вместо того чтобы разозлиться и вспылить, Рейне задумчиво посмотрел на Туре. Откашлявшись, он постарался совладать с собой и спросил, пытаясь придать голосу твердости:
— Ангела — шлюха?
— По крайней мере, она ею была. Когда была помоложе. Но сейчас она к тому же еще и свихнулась.
— Так ты ее знал?
— Конечно, я знал Ангелу. Ее все знали. Она жила в паре кварталов отсюда. Да, она была настоящей профессионалкой. Тогда она хорошо выглядела и была здорово сложена. Вначале она занималась этим делом бесплатно, но потом поняла, что на нем можно зарабатывать деньги. Но с тех пор прошло много лет. Я и не понял, что ты подхватил ту самую Ангелу. Я не узнал ее, когда был у тебя в гостях. Она дьявольски разжирела. Но я сразу сообразил, кто она, когда Ангела дала мне по морде. Собственно, я понял это даже раньше, если уж быть точным. Это произошло в тот момент, когда она обернулась и я увидел ее глаза. В них была страшная ненависть. Я понял, что сейчас она мне врежет, если не сделает чего похуже. Когда она подняла на меня руку, мне стало страшно — нет ли у нее ножа или чего-то в этом роде. Мне еще повезло, что я отделался оплеухой и легким ожогом. И я сбежал. Да, признаю, я поступил как трус. Мне надо было вернуться, поговорить с тобой, рассказать тебе, кто она. Но у меня было такое чувство, что ты мне не поверишь. Ты всегда верил в добро, Рейне, и в этом твоя главная проблема. Ты не понимаешь, какие они все б…
— В газете сказано, что ее дважды осуждали за убийство. Ты об этом знаешь?
— Да, да. Она сожгла собственного отца. Облила его бензином, когда он спал. Он летал по комнате, как бутылка с коктейлем Молотова, поджигая все, к чему прикасался, пока от него не осталась кучка пепла. Соседи слышали, как он орал. Полицейские взяли ее сразу. Она сидела у подруги и пила кофе со своим братом. Он тоже участвовал в этом деле, но его, как несовершеннолетнего, освободили от уголовной ответственности и, кажется, отправили в приют. Ангеле было уже больше двадцати, и она получила тюремный срок.
Пока Туре говорил, Рейне взял со стула лежавшую на нем мокрую куртку и сжал ее так, что побелели костяшки пальцев. Его распирали сильные чувства, он боялся, что вот-вот снова расплачется. Он зажмурил глаза, но слез не было. Это был не плач, но что-то другое. Он сам удивился, каким спокойным был его голос, когда он сказал:
— Известно ли, за что она сожгла отца?
