К концу вечера Козлов подсел ко мне поближе. Мы были пьяные, но в меру. Женька наклонился и тихо спросил:
— У тебя херня какая-то?
— Да.
— Рассказать хочешь?
— Да, но не здесь.
— Поехали отсюда, — Женька потащил меня из-за стола.
Мы раскланялись под сожалеющие возгласы компании.
Взяли закуски, литр, поехали ко мне.
Короче, дома я ему все рассказал.
Женька долго молчал. Потом сказал:
— Да… тяжелая история. Но поверь, учитывая нашу собачью жизнь, пройдет время, и это будет одним из самых светлых твоих воспоминаний.
Утро. В дверях моей комнаты стоит Женька. Брр… откуда он здесь? Ах да, вчера…
— Кир, я поехал, у меня монтаж. Пиво в холодильнике. Прополоскайся им. Отдыхай. Но постарайся не уйти в штопор.
Я даже не старался. Это был не штопор, а, прямо скажем, пикирование.
Я хорошо отдыхал — почти ничего не помню. Возможно, это было самое правильное решение. Что я мог еще делать? Интерес пропал не то что к чему-то, он пропал как явление. Не наблюдал часов. Даже не наблюдал дней. Наверное, был по-своему счастлив.
1 октября 1999 года. Москва.
Утро. Вставать совершенно не хотелось. Казалось, что тело — это не тело, а какой-то грязно-серый студень. Одеяло — раковина, из которой так не хочется выползать во враждебный внешний мир. А зачем, собственно, выползать? Я кому-то что-то должен? Ни фига! Вот и славно.
Звонит телефон. Нашариваю его рукой под кроватью. Подношу к глазам. «Таня Собакина». — Какого черта!
— Алле.
— Кирилл? — металлический голос.
— Ну, допустим.
— Что допустим, Крестовников, приди в себя! У тебя через четыре часа борт на Моздок! Машина за тобой уже вышла!
— Тань, ты чего, одурела? Какой борт? Какой Моздок?
— Кир, это ты одурел, ты вообще новости смотришь?
— Не-а, на фига мне?
— Ну ты даешь! Сегодня наши войска вошли в Чечню!
— Да ты что. А я тут при чем?
— Кир, кончай дурака валять!
— А что, больше некого послать?
— Михаил Александрович очень просил, чтобы именно ты полетел.
— Тань, какое сегодня число?
— Первое октября, а что?
— Ох, Саныч Саныч, мы с тобой виделись ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ НАЗАД!
— Что?
— Да нет, это я не тебе. Кто в группе?
— Оператор Дима и звуковик Руслан.
— Это кто такие?
— Гхм… гхм… да ты понимаешь… они новенькие.
Я ВЫПОЛЗ ИЗ РАКОВИНЫ.
Репортаж второй
ОСВОБОДИТЕЛИ
Я опять собирался на войну. Двух недель не прошло! И это при том, что почти две недели провел, мягко говоря, неспортивно. Физических сил не было. Но это ладно. Адреналин — штука волшебная. А он начнет работать уже очень скоро.
Сейчас за мной придет машина, будет гонка в аэропорт Жуковский, там ребята… Ох, е!.. Новенькие. Опять новенькие. Повезет ли мне с этими, как повезло тогда, в августе? С Костей и Стасиком. А эти… как Таня сказала? Дима и Руслан? Оператор и звуковик. Посмотрим.
А потом будет толпа военных в переполненном накопителе (слово-то какое гуманное), путаница с полетным листом, какой-нибудь «ТУ-134», взлетающий, как «СУ-27» (аэропорт военный, и летчики «за рулем» — бывшие военные). Но это даже к лучшему — я вообще боюсь взлетать, не летать вообще, а именно взлетать. А когда летчики военные — как-то спокойнее. Хотя не знаю, может, это просто мои домыслы. Но, в общем, адреналин будет работать, здоровье — улучшаться.
Здоровье — да, а психика? После такой неслабой командировочки — опять туда же?
А кто сказал, что в Москве торчать было бы лучше? Нелюбов — начальник мой, телезвезда, обещал три недели отпуска. Надул, гад. А может, и к лучшему? Двенадцать дней отдыха я занимался только одним — не помнил себя с утра до вечера. Может, он меня от «белки» спас? Все-таки наши в Чечню вошли, а не ваххабиты в Дагестан, как в августе. Может, мне прогулка предстоит — генералитет, ковровые дорожки? Блин, если генералитет — значит, водка. Ладно, по дороге позвоню продюсеру Татьяне, выясню. Нет, на фиг. Позвоню Нелюбову. Имею право.
Так, завтрак, сигарета, сортир, душ, сбор вещей. Вот это последнее заняло меньше всего времени. «Походное» обмундирование было выстирано, высушено и лежало в шкафу. Когда успел? И главное — как? Или мама приезжала? Вряд ли — я к ним сам съездил повидаться, в один из дней, когда был более-менее в форме. Или все-таки приезжала? Тогда неудобно как-то. Если не помню, значит… эх, ладно, чего теперь.
Позвонил водитель. Он внизу. Спускаюсь. Привет — привет. Вот, Собакина просила передать на расходы. Вручает конверт. Пухлый. Хорошо. Едем.
Звоню Нелюбову.
— Добрый день, можно ли переговорить с Михаилом Александровичем?
— Представьтесь, пожалуйста.
— Барышня (новенькая, что ли?), надо говорить не «представьтесь», а «как вас представить». Крестовников моя фамилия, Кириллом нарекли.
А все-таки злой я сегодня — чего наехал на девочку?
— Ой, извините, я сейчас узнаю, у него совещание…
Пауза.
— Здорово, Кирилл.
— Здорово, Саныч.
— Ты уже в пути?
— В пути. Только не знаю, куда и зачем. А главное, по какому праву?
— Слушай, ты извини, что сорвали тебя вот так… но дело такое… очень важное. Государственное.
— Да что за дело-то?
— Ну, как ты не понимаешь? Контртеррористическая операция. Это очень важно. Ты отнесись к этому серьезно. Я тут работу провел… ну, ты понимаешь… У тебя полный карт-бланш. Ты понимаешь, как это круто? Поэтому я, извини, именно тебя и послал.
— А бланш этот, на что на все?
— На все. Пока коллеги будут там, в Моздоке, у пресс-центра топтаться, ты будешь ездить куда хочешь, в любые войска, в любые точки. Там товарищи оповещены, — он понизил голос, — ты работаешь под патронажем самого Соколстремского.
— А…
Да, вот это уже лучше, это — не как в тот раз — «работай по той стороне». Если, конечно, все это правда. А то ведь как бывает (чаще всего, кстати) — в Москве обо всем договорятся, а на месте никто ничего знать не знает.
Пока что-то докажешь, пока они все опять созвонятся, опять согласуют, проработают вопрос, порешают вопрос, обменяются мнениями, опять согласуют, утвердят, дадут добро, подадут на подпись, подпишут, завизируют, доведут до сведения, установят сроки исполнения, согласуют перенесение сроков исполнения, устранят накладки… у тебя один бланш останется, без карты.
