— Так что с тобой случилось?
— В 94-м, осенью, пришли… сказали, убирайтесь из квартиры… вам тут делать нечего.
— Кто пришел?
— Какие-то… с оружием.
— А ты с кем жила?
— С мамой. Она была учительницей. Русского языка и литературы.
— Так.
— Потом еще несколько раз приходили… угрожали… мы очень боялись… но нам некуда было уходить. А потом… пришел Халид.
Она надолго замолчала. Я боялся вспугнуть ее. Но потом все-таки спросил.
— А Халид — это кто такой?
— Парень из соседнего дома… взрослый такой… он начальником стал военным.
— И что дальше?
— Он не один пришел, с друзьями. У них автоматы были. Он сказал, что я буду… его женой… что он меня забирает… схватил за руку, потащил… мама закричала, стала меня… отнимать… а его друг маму… застрелил.
Она заплакала. Я ни о чем не спрашивал. Потом она заговорила сама. Я удивился сначала — потом понял — она просто много лет ни с кем не разговаривала. Во всяком случае, ее много лет никто не спрашивал о ней.
— Халид привез меня к себе. Он меня… он говорил, что я его жена. Я не хотела, он меня бил. Потом заставил. А потом началась война. Но мы из города не уезжали. Он командовал чем-то…
Она опять замолчала. А я задал вопрос, и уже когда говорил, пожалел об этом.
— А почему ты не убежала, когда он уходил?
Она подняла на меня глаза — в них было море боли.
— Куда?.. Что вы в этом понимаете?
Маму убили, в их квартире — чужие люди, кругом война, она русская. Я — идиот.
— Извини. Правда, извини. А что дальше было?
— Пришел человек. Большой начальник… Сказал, что Халида убили… он берет меня к себе… тоже бил, заставлял… потом мы уходили из Грозного, приехали в Шатой, потом оказались в горах, в лесу. Потом мне сказали, что Ису убили… его звали Исой. А я стала… принадлежать всем. Потом кончилась война. Потом меня продали. Потом еще несколько раз.
— Сколько раз тебя продавали?
— Не помню. Последний раз — сюда. Потом опять началась война. Теперь пришли вы.
Да… Я так и не понял, что она хотела сказать последней фразой. Как она воспринимает мир? Теперь пришли мы. Она понимает, кто мы? Она думает, что мы тоже будем ее «заставлять»? А потом продавать? Может быть. Хотя вряд ли. Речь адекватная, вполне связная. Конечно, у нее деформировано представление о действительности. Но она не сошла с ума. Вот это — самое удивительное. Я сказал:
— Давай спать. Теперь все будет хорошо.
Протянул к ней руку, осторожно погладил по голове. Она не отшатнулась. Она все рассказала. Впервые. Она была спокойна, может быть, тоже впервые. Я сказал:
— Спи.
А наутро пришли вертушки. И в одной из них — Сашка Неклюдов, наш корреспондент и мой приятель, с группой.
— Сашка!
Мы обнялись.
— Чего вы здесь делаете?
— Вас сменяем — у вас дембель!
— Да ты что! Погоди-погоди, я как-то не готов, у меня тут дел еще…
— Все, Кира, все. Это — дембель. На этой же вертушке — в Ханкалу, а там Моздок — Москва.
— Погоди.
— Да чего годить? Ты здесь совсем камуфляжем зарос? Нелюбов просил передать: ЭТО ПРИКАЗ, ОНИ НЕ ХОТЯТ, ЧТОБЫ ВЫ СОШЛИ С УМА. Особенно это тебя касается, Кира, лично.
Ну, вот и все. Попрощались с Палычем, с Костей, со всеми. Прощание было не долгим — тяжело долго прощаться, да и вертушки не ждут.
Летели втроем — не оставлять же Настю здесь.
Придется пойти на небольшое должностное преступление. По правилам, которых, правда, никто не видел, я первым делом в Ханкале должен сдать ее «подтянутым». Показания, следственные действия и все такое. Но мне этого делать не хочется. Допроса ее психика просто не выдержит. Ведь для этих ребят она одна из многих сотен. Обычная работа. Может, это и не так, но мне кажется, что должного такта они не проявят.
Ничего, в Ханкале меня вряд ли заложат, а в Моздоке разберемся. Там такого напряга нет, нравы потоньше.
А может, и в Моздоке не сдавать — подождать до Москвы? Только как ее без документов в военный самолет провести?
Или через Минводы полететь? А там сунуть «аккредитацию», или две, и порядок?
Ладно, посмотрим.
Вот и кончается наша командировка. Сколько она длилась? Ой, больше четырех месяцев. А я и не заметил. Еще с Танькой торговался — не больше месяца! Смешно.
Все. Теперь Ханкала, — быстрые сборы и самолет — Москва. Домой. А где мой дом?
Все. Хватит. Крыша едет. Да, и еще. Поворачиваюсь к Мухе. Говорю тихо. Настолько тихо, насколько это возможно в вертолете:
— Муха, весь материал по Насте сотри. Прямо сейчас.
— Да ты че, Кир, такой сюжет!
— Я сказал — сотри!
Муха пожал плечами, вставил кассету, отмотал, нажал «record».
Эпилог
Прошло десять дней. «Останкино». Пресс-бар. Все в сборе. Женя Козлов вернулся из Сербии. Весело. Рассказы. Хохот. Все как обычно.
Входит Кирилл Крестовников с ослепительно красивой блондинкой.
— Знакомьтесь, это Настя.
Немая сцена. Потом все начинают кричать «ура». Усаживают за стол. Сыплются вопросы. Наполняются бокалы. Начинается треп.
Мужики время от времени поглядывают на Настю. Челюсти, честно говоря, до конца на место не встали.
Барышни поглядывают критически. Ну, это всегда так.
Настя молчит. Только улыбается. Она на другой планете. Планета ей нравится. Ей уже целую неделю эта планета нравится. Даже больше — десять дней. Но последние семь дней — особенно. Только никто из окружающих об этом не догадывается.
Через некоторое время Женя Козлов пересаживается поближе к Крестовникову, наклоняется, тихо спрашивает:
— Кир, а где ты такую клевую взял?
— В горах познакомились, в Швейцарии.
— Ого, уже успел на лыжах покататься, да еще в Швейцарии?
— Ага. Именно. Именно в ШВЕЙЦАРИИ.
— Ну ты метеор!
