глядя при этом в глаза. Ты конченый человек, Бернар! До того конченый, что я дам тебе прочитать мой экземпляр отчета для ассоциации «Уметь умирать». Из него ты узнаешь обо мне все, и твои отвратительные подозрения, и твое безумное преступление — я уже не говорю о твоем чудовищном лицемерии — всего этого там в избытке.
Медленно, с осторожностью скрипичного мастера в обращении со скрипкой, он убрал оружие обратно в ящик стола, вытер руки бумажной салфеткой и устало сказал:
— Уходи. И больше не возвращайся.
— Осторожно, Бернар. Подумай о своей матери.
— Она знает, что между нами не все гладко, и уже давно. Самое лучшее было бы развестись.
— В таком случае мне придется все рассказать адвокату.
— Ты хочешь погубить нас обоих?
— Да.
Слово было произнесено шепотом, но казалось, оно взорвало тишину. Кот приоткрыл один глаз. Бернар схватил линейку, и кончики его пальцев побелели.
— Я буду защищаться.
— Но подумай же немного! Предположим, дело дойдет до суда. Что грозит мне? Я убила по неосторожности. Вот именно. Есть шанс, что меня оправдают. Ты же свое убийство подготовил. Это ты суду будешь объяснять, что моя мать, генеральный директор современной фирмы с большим будущим, прикрывала как сводница любовные похождения своей дочери! Да ты получишь максимальный срок! Это в твоем-то возрасте! Догадываешься, чем все это закончится?
Я дала ему время подумать. Но то, что я добавила потом, привело меня в ужас, так как, клянусь, я никогда не заглядывала так далеко.
— Ты ничего не сможешь со мной сделать. Не сможешь ни говорить, ни молчать, так как если ты заговоришь, то выдашь самого себя, а если промолчишь, тебя подстережет депрессия. А вот у меня есть еще одно оружие. Когда ты прочтешь мой отчет, то убедишься, что я не вру, говоря, что жизнь тяготит меня. Поэтому мне нет нужды применять насилие против тебя, но ничто не помешает мне покончить с собой, зная все, что мне известно.
— Ты не…
— Конечно же могу. Нужно будет только принять кое-какие меры. Мой нотариус вскроет письмо, и тогда все будет решать полиция.
Принц свернулся клубочком, обвернув вокруг себя хвост, что означало, что его ни для кого нет. Тишина была такой, что было слышно его мерное дыхание. Прозвеневший вдруг телефонный звонок заставил нас подпрыгнуть всех троих. Бернар снял трубку.
— Алло?.. Ах, комиссар Лериш! Но мне казалось, что следствие ведется в Антибе… Моя жена? Она как раз здесь, передаю ей трубку.
Прислонив трубку к уху, я почувствовала, какая она мокрая от пота, что позволило мне определить степень нервного расстройства Бернара. Лериш продолжал следствие в Париже и вызывал меня в полицию, что, пожалуй, смахивало на угрозу. Но никакая угроза уже не могла испугать меня.
— Я буду у вас, комиссар.
И все снова пошло по кругу, как карусель. Мне бы хотелось забыть этот удручающий мотив, повторяющийся с теми же ошибками. В последний раз я видела свою мать живой в восемнадцать часов, а распорядок дня Стефана был четко установлен на весь этот день. Также не было ничего подозрительного и в распорядке дня всех наших знакомых. Что же касается смерти Стефана, убитого из того же пистолета, что и моя мать, то это оставалось полной загадкой. Был ли это один убийца? И тогда провал по всей линии. Комиссар конечно же чуял подвох. Однако последствия двойного убийства оправдывали всех нас, родственников, близких и знакомых, так как по совету своего эксперта я объявила о своем банкротстве. Верфи Роблен, лишенные обоих руководителей, должны были перейти в другие руки.
Я хочу пересказать все эти неинтересные детали лишь для того, чтобы подойти к самому главному. Я отдала копии своих бумаг Бернару, чтобы, прочитав, он окончательно осознал, что моя смерть повлечет и его гибель. Бравада с моей стороны? Да, немного. Я была так уверена в своей правоте, а он казался таким подавленным, таким двуличным, что можно было только презирать его. Моя мать видела меня и одобряла мои действия, в чем я совершенно не сомневалась.
— Ты действительно хочешь, чтобы я прочел это? — спросил Бернар.
— Очень хочу. Если нам еще придется ссориться, мы хотя бы будем знать из-за чего.
Он пожал плечами и сказал коту: «Полная психопатка!»
Самое удивительное то, что наша совместная жизнь продолжалась, как и раньше. Моя свекровь, взбешенная, что стала жертвой провала нашего предприятия, со мной не разговаривала. Я заслужила лишь чуть заметный кивок головы, когда она усаживалась на свое место за столом, под портретом капитана. О смерти Стефана она узнала из газет. Я была уверена, что она расспрашивала сына, но это было то же самое, что стучаться в закрытую дверь. Бернар был самым скрытным человеком, которого я когда-либо знала. И он превосходно справлялся со своей ролью. Но я-то, которая угадывала все на свете, как будто принятое мною решение пробудило во мне дар все видения, я знала также, что читал он мои бумаги не в квартире, где его могли потревожить, а где-то в кафе или в библиотеке. И однажды, не выдержав, я спросила у него:
— На каком ты сейчас месте?
— На твоем самоубийстве, — ответил он.
Я обещала себе ничего не добавлять к тому, что уже написала. Но события принимают столь странный оборот, что я не могу не дополнить их. Мое последнее предложение было: «На твоем самоубийстве!» С тех пор минуло немало дней, и мне казалось, что мы должны были бы переругиваться все более свирепо. Однако произошло обратное. Бернар не только прочел мое сообщение до конца, но и начал обсуждать его, будто надеясь справиться с тем, что называл моим упрямством.
Мы были как два гладиатора, одинаково ловкие в старании утомить соперника обманными движениями и хитростями в надежде, что тот потеряет бдительность. Мы устраивались в его кабинете, он снимал телефонную трубку, клал ее на стол, и начинался долгий разговор партнеров, у которых много времени и которым хорошо вместе. На его коленях лежал мой рассказ, который он прикрывал рукой, и, будто желая удивить меня, Бернар цитировал наизусть целые абзацы, которые тут же спокойно комментировал, используя самые презрительные выражения, такие, как «вычурная каша» или «липкая сентиментальность». Я старалась не заглотнуть крючок. Спокойно смотрела на него, иногда даже улыбаясь, чтобы напомнить ему, что именно я вела эту смертельную игру. Иногда я прерывала его, чтобы сказать: «Я видела», и слова эти всякий раз выводили его из себя, хотя внешне он старался оставаться невозмутимым.
— Ты видела, —
