Проклятье. Это не трупы. Это спящие люди. «Перебежчики»! Эти ублюдки просто отдыхали!
— Ложись-ложись! — команда была на мунтосе, голос принадлежал Лотару. Маутнер замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Грайс и другие сапёры догоняют их… дабы метнуть «особые» бомбы. Вперёд. В скопившихся между ними и воротами «перебежчиков». Затем солдаты рухнули на землю.
— О, Триединый! — капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками. Земля выбила воздух из его лёгких и подбросила ноги вверх. Он опрокинулся в грязь прямо на спину. Маутнер уже начал перекатываться, но впереди взорвалась новая артефактная бомба. Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков. Что-то большое упало рядом с головой капитана. Он открыл глаза и увидел ягодицы и бёдра человека — только их и зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Голеней тоже не было, их оторвало по суставу.
Маутнер смотрел. В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь. Чья-то рука ухватила его за ворот плаща и поставила на ноги. Гаюс. Командир приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые капитан еле расслышал:
— Быстрей! Валим отсюда! — и толчком отправил Маутнера вперёд. Глаза мужчины видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, пару недель назад, когда Империя впервые бросила на них целый легион «перебежчиков», чьими трупами забили и рвы, и окопы.
Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.
По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько обычных бомб, ускоряя бегство. Бойцы «Чёрных Полос» заявили врагу о себе.
«Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял Маутнер на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».
Безраздельная тьма ворот поглотила капитана и его людей. Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили ружья. Никто не издал ни слова.
Гаюс выбросил руку и притянул Грайса поближе. Здоровяк жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Маутнера остановил его. В конце концов, у Грайса был кожаный мешок, полный взрывчатки.
Впрочем, лицо мужчины и без того представляло собой огромный синяк полученный в бою — то ли приложило камнем, то ли пропустил удар одного из имперцев.
Грайс выругался.
— Выбора не было, сукин ты сын! — воскликнул он.
Маутнер услышал эти слова. Уже лучше. Капитан не был уверен, на чьей стороне он сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.
— Гаюс! — рявкнул глава «Полос». — Теперь что? Если будем ждать здесь…
— В город и тихо, — проворчал командир.
— В каком направлении? — спросил сержант Лотар.
— К за?мку… — ответил Гаюс. — Пройдём вперёд, а там подтянутся и остальные взводы. Сегодня мы освободим Фирнадан.
— Чтобы завтра его вновь заняли имперцы, — буркнул чей-то голос у капитана за спиной.
«Что же, значит так тому и быть», — подумал Маутнер.
Глава 4
«Древние говорили, что один волшебник стоит тысячи воинов в битве и десяти тысяч грешников в аду».
Джахангир Галбрейт, «Бытие души».
* * *
Окрестности города Кинфу, Малая Гаодия
Фира поднялась с него — кожа отделилась от кожи. «Святая мать» стояла, наслаждаясь дуновением прохладного воздуха на своей влажной от пота груди, чувствуя, как его семя заливает внутреннюю поверхность бёдер — ибо её лоно не желало этого. Сон мужчины, после того, что между ними произошло, был глубоким, настолько глубоким, что он не пошевелился, когда Фира плюнула на него, выражая своё презрение. Жрица могла бы легко убить его, но в данный момент в этом не было никакого смысла.
Лорд Челефи, великий визирь и «Надежда Кашмира». Его чресла, как она и обещала, оказались превращены в угли, пусть и в фигуральном смысле.
Фира рассмеялась лающим смехом.
Она бродила во мраке его шатра, разглядывая фамильные ценности захваченных имперских городов. Опалённый огнём штандарт, небрежно прислонённый к стулу, обшитому перламутром, сверкающие кольчуги свисающие с бюстов красного дерева… Личный слуга Челефи, мрачный кашмирец, такой же старый, как и она сама, съёжился в щели между диванами, наблюдая за ней, как ребёнок наблюдал бы за волком.
Обнажённая Фира остановилась перед изящным столиком — очередным захваченным элементом роскошного интерьера.
— Ты — один из её детей, — произнесла жрица, не глядя на старика. — Амманиэль любит тебя, несмотря на зло, которое тебе навязали твои похитители.
«Святая мать» провела пальцем по корешку книги, лежащей на смятом малиновом бархате: Аль-Касари, «Суждения и беседы».
Кожа переплёта потрескалась и покрылась едва заметными морщинками от её прикосновения.
— Ты даёшь, — пробормотала она, повернувшись, чтобы пристально посмотреть на слугу. — А твой хозяин берёт.
По щекам старика текли слезы. Страх перед будущим терзал его старую плоть.
— Амма дотянется до тебя, когда твоё тело доживёт свой век и ты окажешься в загробном мире. Но ты тоже должен тянуться к ней в свою очередь. Только тогда… — Фира оставила фразу незавершённой.
Слуга сжался в своём убежище, когда она шагнула к нему.
— Ты сделаешь это? — пристально посмотрела на него жрица. — Потянешься к ней?
Старик утвердительно кивнул головой, но женщина уже отвернулась, зная его ответ. Она неторопливо подошла к занавешенному выходу и мельком увидела себя в длинном овале высокого серебряного зеркала. «Святая мать» остановилась в полумраке артефактного фонаря, позволив глазам блуждать и задерживаться на гибких линиях своего молодого тела — настоящего шедевра искусных алхимиков и целителей.
Фира любила такие моменты. Любила смотреть на себя, ощущая этот идеал. Красоту, что, как она верила, была дарована ей богиней по своему образу и подобию — только переданную через посредников, коими и являлись эти самые волшебники.
Женщина смаковала её, словно мёд, вспоминая, какой была ранее и какой стала сейчас, когда расцвела вновь.
В отличие от многих своих жриц-сестёр, Фира никогда
