Лукреция и Санча, будучи не лыком шиты и навидавшись уже всякого, прекрасно понимали, кого следует подозревать. Живет тут такой парень – на букву Ч. И этот парень, судя по его предыдущим подвигам, ни разу не намерен останавливаться. Поэтому дамы приняли все возможные в данном случае меры и по очереди выхаживали Альфонсо, ни на минуту не оставляя его без присмотра. Даже еду сами готовили, опасаясь отравления. И доверяли только врачам, которых немедленно прислал дядя Альфонсо и Санчи, неаполитанский король Федериго.
Расследование какое-никакое решили провести. На прямой вопрос, не он ли это сделал, главный подозреваемый, Чезаре Борджиа, дал честный и решительный ответ: это не я, это Орсини. Почему Орсини? Ну, я не знаю, они как-то хорошо подходят. На них столько всего у нас есть, что одно уголовное дело о попытке убийства неаполитанского принца в списке их достижений затеряется, как песчинка на пляже. А если даже и не Орсини, а я, то так ему и надо, этому вашему Альфонсо. Потому что он козел. Почему козел? Потому что арагонец, а не француз. И меня наверняка убить хотел.
Почему меня убить хотел? Ну, во-первых, сейчас меня хотят убить примерно все. Во-вторых, тут на днях случай был. Прогуливаюсь я в саду, цветочки нюхаю, думаю о противоречивой природе человека, вопрос о которой неоднократно поднимался в трудах виднейших теологов нашей с вами современности. Вдруг пуля пролетела – и ага стрела арбалетная прямо у виска как просвистит! Нет, «сапоги над головою не свистели», а вот стрела – да. Это точно мой зятек дорогой меня укокошить решил. Почему он? К стреле была прикреплена его визитка Мне это дворянское чутье подсказывает. У меня оно – чутье – с детства сильно развито. К тому же помните, чей этот Альфонсо внук? Дедушки Ферранте! Если не сыграть на опережение, он нас всех тут из арбалета постреляет и чучелко сделает. Будем мы с папаней в виде не совсем живых тушек в его неаполитанской кладовке пылиться, глазками-бусинами друг на друга из темноты смотреть и сожалеть, что раньше меры не приняли. Стоило, понимаешь, моему двоюродному дедушке Алонсо из Испании сюда переться, чтоб его потомки вот в такое плачевное положение попали?
Так что если это не Орсини, а я, то я кругом прав, а вы отвяжитесь от меня со своими претензиями. А своему дорогому зятю я желаю крепкого здоровья и новых успешных проектов. И даже навещу его в скором времени, чтобы лично пожелать ему скорейшего выздоровления. Апельсинов принесу. Правда, опасаюсь, что сестренка Лукреция мне эти апельсины куда-нибудь засунет. Злая она какая-то на меня в последнее время, не пойму – за что. Но все равно зайду, хотя бы и без апельсинов.
И действительно пришел с официальным визитом в апартаменты чуть-чуть оклемавшегося зятя. Даже венецианского посла по фамилии Капелло с собой привел, чтоб тот посол засвидетельствовал, что все чинно-благородно, тихо-мирно, никто ни к кому ненависти не питает. Но посол почему-то засвидетельствовал совсем другое. Некоторым послам лишь бы дипломатические отношения рушить! Нет бы промолчать в тряпочку, а он давай на всех углах трезвонить, что, мол, лично слышал, как Чезаре, наклонившись поближе к Альфонсо, шепнул что-то вроде: «Что не было сделано к обеду, обязательно подоспеет к ужину!» Конечно, посол мог соврать. Выдумать все это, чтобы навести тень на плетень, а на Чезаре – подозрения. И расцветить ситуацию кровавыми подробностями. Но если предположить, что Капелло сказал правду, то к характеристике Чезаре Борджиа мы можем смело добавить два пункта: а) Чезаре к тому моменту почувствовал полную вседозволенность и безнаказанность, будучи уверен, что ему ничего не будет за все его художества, б) обладая садистскими наклонностями, он заботился не только о том, чтобы неугодный человек исчез, но и о том, чтобы он испытывал ужас и переносил моральные страдания. Неприглядная какая-то картинка получается. Так себе герой. Так что для сохранения нервных клеток будем считать, что посол все выдумал. Послу уже все равно, а нам приятно.
Потом Чезаре наведался к выздоравливавшему зятю еще один раз. На этот раз в компании небезызвестного Микелотто. А может, Чезаре в тот раз даже не пришел, отправив Микелотто на задание одного – вернее, с охраной. Микелотто вошел в спальню Альфонсо и настоятельно попросил присутствовавших там Лукрецию и Санчу удалиться. Сейчас здесь будет производиться уборка с дезинфекцией! Выставленные за дверь девушки немедленно помчались к папе просить у него защиты и пощады для Альфонсо. Но все было зря. После ухода Микелотто в постели осталось бездыханное тело пациента (удивительно, да?). Иоганн Бурхард записал следующее: «Поскольку дон Альфонсо отказался умереть от своих ран, его удавили в постели».
Заметьте, однозначно – «удавили». Не от острой сердечной недостаточности скончался товарищ. Не от воспаления какого-нибудь. Даже не от раскаяния, как это зачастую бывало с врагами семьи Борджиа. И это притом, что церемониймейстер Бурхард, будучи на службе у папы, должен был быть чрезвычайно сдержан в своих высказываниях и оценках. Он и не стал подробно описывать обстоятельства преступления, но то, что преступление имело место и было совершено определенным способом, представлялось настолько очевидным, что не упомянуть об этом было бы странно.
Ночью тело Альфонсо с почестями перенесли в базилику Святого Петра. Семья Борджиа выразила приличествующие случаю сожаления и соболезнования, архиепископ Франческо Борджиа сказал прочувствованное последнее слово. Санча Арагонская молча закрылась в своих покоях и отказалась оттуда выходить. Папа испытал облегчение: теперь не надо заново начинать дочкин развод. Похоронная церемония – она всяко-разно дешевле бракоразводного процесса, а хороший бывший зять – это мертвый бывший зять (где-то облегченно выдохнул, перекрестился и немедленно выпил один Джованни Сфорца). К тому же его, папы, совесть чиста. Вот и Чезаре говорит, что он не виноват. Правда, рожа у него такая довольная, будто у кота, натрескавшегося сметаны, но это еще не повод для обвинений: каждого обвинять на основании довольной/недовольной рожи – тюрем не напасешься. И потом – когда у Чезаре рожа довольная, как-то спокойней. Когда недовольная, папе самому страшно. Но кого-то обвинить надо? Надо. Хотя бы неаполитанских врачей. Халатность, нарушение протокола лечения, вот это вот все. К чести папы надо сказать, что недолго врачей держали в застенках: скоро выпустили и обвинения сняли. А там и дело в архив сдали.
Лукреция долго плакала и стенала, ужасно этим раздражая папу. Ну чего она ревет? Где веская причина для слез? Все же сложилось наилучшим образом. Как это – не совсем? Ах, муж любимый был… Ах, отец ее ребенка… Счастлива она была… Ну и что? Нового мужа тебе найдем, делов-то! Бог дал – Бог взял. Ой, доча, не делай папе нервы, поезжай в замок Непи, там и реви, а здесь не надо! Ну и дети пошли, только бы родителей расстраивать! Делаешь для них все, а они тебе вот такое!
В общем, слезы по такому поводу в папском дворце сочли неуместными, а само происшествие – очень даже уместным и своевременным.
Но это все в прошлом. Как мы уже знаем из предыдущих глав, Лукреция осушила слезы и сочеталась браком с наследником герцогства Феррара, тоже по имени Альфонсо. Считается, что брак этот был очень удачным и между супругами царили любовь и уважение. Так-то оно вроде и так, но вообще-то семейная жизнь Альфонсо и Лукреции складывалась по-разному. Неровно, прямо скажем, складывалась. А удачным или не очень удачным был брак, зависело от того, с какой стороны посмотреть.
