опытной и ненавязчивой, и я обрадовалась ее появлению. Она кивнула мне и на китайском представилась пациентке; та ответила потоком слов, все в том же настойчивом тоне, активно жестикулируя руками. Потом вытащила из кармана брюк свою бумагу и начала разворачивать ее, одновременно повысив голос.
Мэй внимательно все выслушала, а потом повернулась ко мне.
– Она говорит, ей надо вам кое-что рассказать. Просит, чтобы вы сели и послушали.
Наверное, надо велеть ей подождать, подумала я. Наверное, лучше сначала ее осмотреть – послушать ребенка, измерить давление – прежде чем она начнет рассказывать историю, которая привяжет меня к ней на весь остаток дежурства. Сквозь закрытую дверь до меня доносились приглушенные шаги и разговоры из коридора, и я прекрасно знала, как тяжело будет Мэдж и Бетти вдвоем справляться с потоком пациенток, но что-то в настойчивом тоне этой женщины не позволило мне ее оборвать. Мэй придвинула к кровати стул и села на него, я последовала ее примеру. Женщина разгладила свою бумагу на постели, словно готовясь зачитывать нам священный свиток. Она сделала долгий, глубокий вдох, выпрямилась и начала говорить. Мэй сидела, склонив голову на бок, и после каждых нескольких предложений переводила для меня на английский.
– Меня зовут Пей Суан Лю, – говорила она. – Я пронесла эту историю с собой, через очень…
Тут женщина запнулась, и Мэй тоже помедлила, прежде чем продолжить.
– Очень тяжелые обстоятельства.
Пей Суан посмотрела на свою бумагу и снова глубоко вдохнула.
– Я из провинции Фуцзянь. Мои родители держали утиную ферму; она была маленькая, но утки были лучшие в округе, и мы жили хорошо. Даже когда родилась моя сестра, родители могли позволить себе покупать мне хорошую одежду и учебники для школы. Я была умная, хотела стать учительницей. Но удача отвернулась от нас, и два года назад, двенадцатого декабря, мама внезапно умерла. Отец очень горевал. Он начал пить. Перестал работать. Все время лежал в кровати. Мы с сестрой старались справляться и с фермой, и со школой, но у нас не получалось. Зиму мы еле пережили, и вот восемнадцатого марта, когда мы выходили из школы, к нам подошел какой-то человек. Он сказал, что отец хорошо ему заплатил, чтобы нас увезли в Великобританию, где мы будем жить лучше и станем богатыми.
Тут Пей Суан горько усмехнулась. Мэй сделала паузу, а потом снова заговорила, следом за Пей Суан.
– Мы не поверили, что наш отец, как бы он не горевал и не болел, решился бы отправить нас из дома, и мы стали сопротивляться, но мужчина был сильный. Он усадил нас в машину, и мы ехали много часов, до самой темноты, и тогда остановились у дома, которого никогда раньше не видели. Там были и другие девочки, и утром нам всем раздали фальшивые паспорта и сказали, что мы летим в Лондон. Я заплакала, но мужчина меня ударил, а потом сказал, что и сестру тоже побьет, и мне пришлось замолчать. Шестерых из нас отвезли в аэропорт и посадили на самолет. Мы боялись лететь, но нам велели держать рот на замке, пока самолет не приземлится. Это было…
Пей Суан замолчала, и Мэй тоже; по лицу ее пробежала тень, а потом она закончила:
– Это было непростое путешествие.
– В Лондоне, – продолжала она, – нас снова отвезли в дом, где было много девочек, некоторые из Китая, даже из Фуцзянь, некоторые из Нигерии, Вьетнама, Ирака. Мы работали на женщину по имени Фан, и работали…
Снова тень, словно облако, пробежала по ее лицу.
– Мы работали очень тяжело, со многими мужчинами. Я поверить не могла, что мужчины могут творить такие вещи, и каждую ночь я плакала из-за того, что нас с сестрой заставляли делать, но Фан била нас каждый раз, стоило нам пожаловаться, и говорила, что отец избавился от нас, потому что мы не приносили никакой пользы. В конце концов, я перестала плакать, но моя сестра плакала и сопротивлялась каждую ночь. Ей приходилось трудней, чем мне. Она была совсем ребенком.
Голос Мэй сорвался, и она некоторое время молчала, пока Пей Суан продолжала говорить на китайском. Мэй слушала, по-прежнему склонив голову набок, с широко распахнутыми глазами, пока не вспомнила вдруг о своих обязанностях переводчицы, и подхватила историю на английском.
– Мне семнадцать, а сестре было только тринадцать.
Мэй вздохнула. Мы поглядели друг на друга. Пей Суан продолжила, и Мэй следом за ней.
– Моя сестра сопротивлялась каждую ночь, и каждую ночь ее били, и каждый раз били все сильнее, и Фан говорила, что убьет ее, если та не будет слушаться. Шестого июня было очень жарко, и я работала очень много. До утра у меня побывало восемь мужчин, а когда я закончила, оказалось, что сестры уже нет. С тех пор я ее больше не видела. Я умоляла Фан сказать, куда ее увезли, обещала, что буду работать еще больше и заплачу, чтобы ее вернули обратно. Фан заставила меня работать вдвое тяжелей, но моя сестра так и не вернулась, а в сентябре я поняла, что у меня растет живот. К декабрю мужчины перестали хотеть меня, и Фан сказала, что избавится от меня, как она избавилась от моей сестры. Седьмого января меня подняли с кровати и посадили в автобус, тоже с другими девочками. Там не было окон, и все мы ужасно мерзли, и через много часов некоторые стали говорить, что мы умрем. Потом автобус остановился. Это было в вашем городе. Водитель открыл дверь и спросил, кто тут беременная. Он выкинул меня из автобуса и уехал. А я пошла. Я все шла и шла, и потом нашла вас.
Мэй сложила руки на коленях и поглядела на меня, ожидая ответа, но я словно онемела. Конечно, я знала о торговле людьми. У нас нередко закрадывались подозрения в отношении женщин, попадавших в госпиталь со следами жестокого обращения; мы лечили пациенток, которые как-то существовали благодаря помощи благотворительных организаций, пережив истории, очень напоминающие рассказанную Пей Суан. Однако впервые девочка, которую просто выкинули из автобуса, угодила прямо ко мне в руки – если можно так сказать. Для Пей Суан я стала первичной инстанцией. Да, именно так.
– Пей Суан, – начала я.
Она выжидающе глядела на меня. Теперь, когда груз свалился с ее души, лицо китаянки выглядело мягче, и хотя сандвичи и печенье не сделали ее щеки круглей, я смогла разглядеть в ней просто перепуганную семнадцатилетнюю девчонку. Я решила начать с самого простого.
– То, что вы перенесли, действительно ужасно,
