входил в дедово плечо.
— Дедуля, нет! Погоди! — воскликнул Иванушка.
Но он уже и сам понял, что «годить» его дед не станет. Солнце вот-вот должно было закатиться по-настоящему, и, стало быть, Кузьме Алтынову всего ничего оставалось пребывать в более или менее человеческом облике. Эрик перестал, наконец, намывать морду лапой — снова вперил взгляд своих желтых глазищ в купца-колдуна. А тот крутанулся на месте — повернулся к внуку спиной, на которой зияла прореха. И прыгающей походкой устремился прочь.
Кузьма Петрович больше не левитировал — удирал некрасивой, какой-то крысиной побежкой. И бежал он в сторону алтыновского склепа, витражное окно которого переливалось многоцветным сияньем в лучах низкого солнца. Иванушка, пожалуй, легко мог бы догнать деда — если бы захотел. Однако у купеческого сына имелись дела поважнее.
3
Иванушка бросил наземь бесполезный для него сейчас шестик-махалку. И кинулся к Зине.
Поповская дочка лежала на земле всё в той же позе: руки вытянуты вдоль туловища, ноги в порванных чулках отведены чуть вбок — в точности как тогда, когда Иванушка запнулся о них. Купеческий сын хотел было одернуть на Зине юбку — прикрыть её ноги. Но тут же решил: сейчас не до подобных пустяков. Он и без того потерял непозволительно много времени, разговаривая через Зину с дедом. И, если его расчеты не оправдаются, если он, Иван Алтынов, не спасет девушку, которую любит — как он, спрашивается, станет жить дальше? При условии, конечно, что это дальше у него будет.
Иванушка подхватил Зину за подмышки, рванул с земли вверх — поднял на вытянутых руках. И тут снова подала голос лазоревая — купеческий сын ухитрился почти позабыть про неё!
— Она уже не станет прежней, — выговорила девица-кукла с совершенно человеческой — злорадной — интонацией. — Теперь у тебя есть только я.
Иванушка ощутил, как по спине у него потек пот. И, уж конечно, не от напряжения физических сил. Зина весила пуда три, не более. Мешки с мукой в алтыновских лавках и то были тяжелее. А их купеческий сын поднимал легко, играючи. Холодный пот прошиб Иванушку, когда он заглянул в пергаментное лицо Зины. Только глаза — черные, блестящие, — еще напоминали на этом лице о Зине прежней. О девушке, которую он любил. И ясно было: когда наступит настоящий, не мнимый закат, от неё не останется и этого.
Но пока что глаза эти смотрели на Иванушку, отображая мольбу, надежду, ужас — и что-то еще. Что-то новое, чего раньше в них не было. Говорить поповская дочка явно не могла: только купец-колдун мог заставить шевелиться её серые губы. Однако Иванушке и не требовалось, чтобы она говорила.
— Потерпи, Зинуша, — прошептал он. — Сейчас мы всё исправим.
Держа безмолвную Зину на весу, он почти бегом устремился к лазоревой. Зина болталась у него в руках даже не как марионетка с обрезанными нитками — как мокрая рубаха на бельевой веревке.
— Хочешь сличить нас двоих? — снова подала голос девица в лазоревом. — Определить, кто лучше?
Она по-прежнему лежала на боку, как и тогда, когда метнула Эрика в дерево. Даже не пробовала подняться. И купеческий сын подумал: она не без умысла продолжает лежать на левом боку. В такой позиции меньше было заметно, что правая рука у неё отсутствует. А сходство с живой, всамделишной Зиной казалось просто поразительным. Даже с учётом того, что из распоротого кошачьими когтями туловища лазоревой клочками лезла ватная набивка.
Иванушка не удостоил девицу-куклу ответом. Едва оказавшись возле неё, он встал возле её головы. И поднял Зину в воздух как мог высоко — по-прежнему на вытянутых руках.
Только тут, кажется, лазоревая начала понимать, что он собирается сделать. Она вскинулась, попыталась откатиться вбок, однако Иван Алтынов наступил ей на плечо ногой, обутой в разношенный сапог. Придавил самозванку к земле. А потом резко, с размаху, опустил безжизненную Зину в белом на её лазоревую двойницу. Так опустил, что ноги Зины, на одной из которых не было туфли, врезались лазоревой в голову.
«Плохо, что одна её нога не обута, — подумал Иванушка запоздало. — Ногой в чулке она её толком не ударит».
Так оно и вышло. Со стороны обутой Зининой ноги голова девицы-куклы промялась от удара, и лазоревая, пронзительно завизжала, как если бы и вправду могла испытывать боль. Однако там, куда ударила Зинина нога в одном чулке, только растрепались черные кукольные волосы — которые сейчас куда больше походили на человеческие, чем сухие и тусклые волосы другой Зины.
— Не смей! — завопила Зина в лазоревом. — Её ты уже убил, когда ослушался деда! А теперь хочешь и меня убить?!
Иванушка поразился тому, как точно девица-кукла всё оценила — то, что произошло между ним и дедом. Пожалуй что, другая Зина не сумела бы так. И впервые он ощутил сомнение: а вправе ли он делать то, что он делает? Кто из этих двух девушек в большей степени является сейчас человеком? И кто останется у него самого, если он и в самом деле убьет их обеих?
Но тут что-то мягко ударило ему в ногу — в ту, которой он стоял на земле, не прижимал лазоревую. Иванушку словно бы хотели разбудить. И эту побудку устроил, конечно же, Эрик Рыжий. Даже если он и лишился своей способности отпугивать живых мертвецов, кошачьего чутья он явно не утратил — способен был отличить живое от неживого. А главное — Иванушка мгновенно вспомнил, что лазоревая всего несколько минут назад собиралась сделать с его котом. Его Зина — живая девушка, которую он любил, — такого не сотворила бы ни за что на свете.
Купеческий сын снова воздел Зину в белом высоко над землёй и еще раз ударил Зиниными ногами по голове девицы-куклы. А потом проделал это ещёраз. И ещё.
Девица в лазоревом снова визжала. И бранилась. И осыпала Ивана Алтынова страшными проклятьями. Однако купеческий сын больше не вслушивался в её слова. А вскоре они стали такими невнятными, что их и разобрать уже было нельзя: Иванушка увидел, как изо рта девицы-куклы тоже полезла ватная набивка. Так что Зине в лазоревом приходилось сплевывать большие её куски, чтобы продолжать свои выкрики. И это показалось купеческому сыну самым жутким из всего, что он видел за тот день.
Эрик зашипел и отскочил в сторону. Как видно, даже кота такое зрелище ужаснуло своей противоестественностью. Но,
