дело, – вынужден был согласиться де Рибас. Увидев нас, пригласил за свой стол.
– Нет, вы слышали, господа, слышали? – возмущался он. Понизив голос, сказал: – Теперь в России даже вице-адмиралу запрещено пить водку.
– Вы же – испанец, – возразил фон Пален. – А испанцы любят вино.
– Да, испанец – согласился де Рибас. – Но я же – русский испанец. А все русские иностранцы пьют водку. Вон, Джакомо Кваренги встречали? Ещё тот любитель с утра хватануть. Если увидишь его большой нос цвета пурпурного заката – точно дерябнул стакан сутра.
Принесли квас и щи.
– А вы по какому делу в Петербурге? – спросил фон Пален у де Рибаса. – Из Причерноморья сюда путь неблизкий.
– Да тут, господа, невиданная подлость со мной приключилась, – выпрямился вице-адмирал. – Я честно тружусь на строительстве южных портов денно и нощно, рук не покладая. И все на благо империи. Все для Великой России. И вдруг узнаю: Мордвинов, да Ростопчин кляузы на меня стали строчить, что якобы я ворую. Представляете, господа?
– А вы этого не делаете? – ехидно спросил Панин.
– Помилуйте, господа, мы же в России живём, – криво улыбнулся де Рибас. – Укажите на того, кто не ворует. Но! – он бросил ложку и поднял указательный перст к небу. – Пятьсот тыщь! Нет, вы слыхали? Пятьсот тыщь украл де Рибас! – он выпучил глаза и обвёл всех выразительным злобным взглядом. – Матушка наша, царство ей небесное, утвердила на пять лет всего три миллиона. Мне к сегодняшнему дню перечислили всего четыреста тысяч, и тех едва хватает. Я в долгах, как в шелках. Так кая я мог из этих четырёхсот украсть пятьсот? Свинство, господа. – И он вновь с жадностью накинулся на щи.
– Но вы отстояли правду? – осторожно спросил фон Пален.
– До того ли нынче, – хмыкнул вице-адмирал. – Тут сейчас такой шторм подымится, такой ураган…. Валить надо отсюда, да побыстрее. Вот, я сейчас поем – и сразу в карету. И вам советую не задерживаться здесь.
– Вы уверены? – Панин и фон Пален переглянулись.
– Посмотрите на меня, на старого гишпанского интригана. Я – и то – удираю, как старый корабль в тихую гавань. Пусть шторм утихнет, тогда расправлю свои рваные паруса.
Ели молча. Де Рибас быстро управился со щами, потом с кашей, поспешно вытер рот салфеткой и вскочил:
– Всего доброго, господа. Коль судьба закинет вас в южные края, всегда буду рад вас принять. – И поспешно удалился вместе с ординарцами.
В трапезной зале появился Аракчеев в новом мундире. Он походил на злого таракана. Чёрный короткий сюртук с золотыми шнурами и длинными фалами сзади, широкий офицерский шарф на поясе, белые лосины, высокие, до блеска начищенные, сапоги.
– Добров, к императору, – коротко скомандовал он.
Я вскочил из-за стола. Быстро вытер губы салфеткой.
– Послушайте, Алексей Андреевич, насчёт нас не было никаких распоряжений? – спросил, как бы, между прочим, фон Пален.
– А чего вы ждёте, господа? – удивился Аракчеев. – Что вас позовут на высокие должности? Боюсь вас разочаровать. В обществе и без того напряжённая обстановка. Павел Петрович выбрал мудрую тактику, решив не делать никаких перестановок. Зачем менять лошадей на переправе? А переправа нелёгкая. Вот, вытянут эти лошади воз, тогда и видно будет.
– А вы новая лошадь или старая? – постарался задеть его Панин.
– Я выполняю приказы – это моя работа, – невозмутимо ответил Аракчеев. – Видели де Рибаса? Он поступил умно. Наверное, уже Московскую заставу миновал. – И скомандовал: – Добров, за мной!
Я направился вслед за Аракчеевым, простившись с друзьями. Ко мне наперерез бросился лакей, бережно держа перед собой белую заячью шубку:
– Вот, забыли. Это же вы были с Великой княжной…
Аракчеев остановился, внимательно посмотрел на меня, на лакея, на шубку, вырвал её из рук слуги. Тот сразу же удалился.
– Добров, – сказал Аракчеев тихо, но твёрдо, – что вы себе позволяете?
– Но что я сделал такого дурного? – Меня уже начали раздражать необоснованные обвинения. Сначала Кутайсов отругал, теперь ещё Аракчеев. – Всего лишь проводил Елену Павловну. Я же не виноват, что она потерялась.
Я вам уже говорил: никогда не оправдывайтесь. Оправдания только унижают человека. Елена Павловна, – он потряс перед моим лицом шубкой, – уже замучила всех расспросами о вашей персоне.
– Но все же, покажите мою вину в этой истории, – потребовал я, а сам с трепетом подумал: О, боже! Она обо мне спрашивала.
– Виноваты в том, что слишком любезны. И не дуйтесь. Я вам добра желаю. Конечно, Елена Павловна мягкосердечная, приветливая и весьма привлекательная особа. Но не забывайте: она – Великая княжна и, к тому же, ещё очень юная. А, впрочем, что от вас скрывать? Из-за неё два молодых офицера, чуть старше вас, затеяли дуэль. Этим летом дело происходило. Хорошо, что оба отделались лёгкими ранами, но сосланы были под Оренбург. Не желаю вам той же участи.
– За дуэль? – удивился я.
– Не прикидывайтесь дурачком, Добров, – вновь начал злиться Аракчеев.
– Простите, – буркнул я. – Постараюсь вести себя более разумно.
Мы пришли к покоям усопшей императрицы. Спальная комната была наполнена дымом от кадила. Остро пахло ладаном. Перед покоями почти никого не было, но ещё стояла духота от присутствия многолюдной толпы. Императрицу уже облачили в белое атласное платье и уложили в постель. Голова покоилась в пуховых подушках. Через грудь и большой выпуклый живот, наискось возлежали орденские ленты. Перед небольшим аналоем дьякон читал Евангелие противным гнусавым голоском. Император стоял подле покойной и молился. Было ещё несколько человек, молчаливыми статуями застывшие у дверей.
Император закончил молиться, поклонился и вышел из спальной, направился в кабинет. Все последовали за ним. Через минуту дверь в кабинет отворилась. В проёме возник Кутайсов и приказал войти генерал-губернатору Петербурга, Архарову. Грузный невысокий генерал, лет пятидесяти пяти протопал в кабинет, звеня шпорами. Вскоре он вышел. Вид у него был весьма озабоченный. Вновь появился Кутайсов.
– Ростопчин, Фёдор Васильевич, – пригласил он высокого худого тридцатилетнего человека в строгом штатском платье. Заметил меня и Аракчеева:
– У кого шубку конфисковали? – зло посмеялся он.
– Не у вас? – с холодной улыбкой ответил Аракчеев.
– Добров, заходите и вы, – поманил он меня.
За столом сидел Павел Петрович и перебирал бумаги. Но это был уже не тот энергичный, нервный гатчинский генерал. Он как будто стал старше и величественнее. Движения его были тяжёлые, неторопливые, взгляд более суровый, немного туманный. Голос низкий с хрипотцой, как будто Павел Петрович слегка простудился. Перед ним стоял, вытянувшись в струнку, Ростопчин. Павел говорил ему:
– Понимаю, что ты устал. Я тоже устал, и мне совестно за это. Но потрудись, пожалуйста, съезди с Архаровым к графу Орлову и приведи
