так молода. Благо в их отношениях они никогда не приближались к опасной грани, отделяющей искреннюю дружбу от так называемой страсти…
— Добрый день, сэр. Хорошо доехали? — раздалось прямо над ухом.
Ватсон открыл глаза и понял, что уже давно стоит. Тента над головой не было. Не было и дождя, хотя запах сырости висел в воздухе. Доктор поднял глаза и увидел смыкающиеся над головой кроны. Когда-то он их уже видел — только они были зелеными, пронизанными солнцем. Эти кроны были черными, и мертвая листва свисала с них траурными лентами.
— Добрый день, Бэрримор, я отлично доехал, — сказал Ватсон, сходя с повозки и осторожно пробуя тростью дорожку: ему вдруг почудилось, что гравий заколыхался, как ряска на болоте.
— Все в порядке, сэр, — поспешно сказал Бэрримор, принимая саквояж. — Досточтимый лорд Баскервиль лично распорядился, чтобы к вашему приезду все выглядело как полагается.
— А что, — полюбопытствовал Ватсон, — обычно это все выглядит… иначе?
— По-всякому бывает, сэр, — уклончиво ответил старик. — Но вы не волнуйтесь. Пока вы здесь, все будет в наилучшем виде, мы об этом позаботимся. Да и вы сами очень здравомыслящий человек и не позволите себе лишнего, — добавил он.
— Я сегодня уже что-то слышал про свое здравомыслие, — нахмурился Ватсон. — Что вы имеете в виду?
— Не подумайте чего дурного, сэр. Просто люди так устроены, что видят только то, что допускает рассудок, — туманно пояснил Бэрримор. — Вот, например, сейчас мы идем по аллее к дому. Вы видите Баскервиль-холл? Посмотрите внимательно…
Доктор всмотрелся в черный провал аллеи. В первую секунду ему показалось, что в нем нет ничего, кроме клубящегося тумана, но потом он разглядел очертания башен, стены, ворот. Створка приотворилась, показалась полоска неяркого света — твердая, гладкая и очень близкая, рукой подать. Он протянул руку — и неожиданно коснулся холодного металла.
Ватсон недоуменно заморгал: прямо перед ним была окованная медью дверь.
— Сэр! Подождите, сэр! У меня ваши вещи!
Доктор недоуменно обернулся — и увидел позади широкий газон, по которому ковылял Бэрримор, прижимая к животу саквояж.
Ватсон в недоумении потер виски, на секунду прикрыв глаза. В тот же миг тяжелое дыхание запыхавшегося старика раздалось у него буквально над ухом.
Доктор вздрогнул от неожиданности: Бэрримор стоял рядом. Вид у него был усталый и испуганный.
— Ох, сэр, ну и заставили же вы меня побегать! — укоризненно сказал он.
Ватсон оперся на трость, ощутив внезапную слабость в коленях.
— Что произошло? Почему я здесь? Я ничего не делал.
— Простите, сэр, это моя вина. Вы смотрите слишком… сильно, — вздохнул старик. — Вас, можно сказать, засосало. Зато вы быстро добрались до места. Позвольте, я открою.
Он отворил дверь — она оказалась не заперта — и почтительно замер, пропуская гостя.
Ватсон вошел в холл и осмотрелся. Холл был очень похож на тот, который он помнил по старым временам: те же стропила из черного дуба, тот же ряд фамильных портретов на стенах. Длинный обеденный стол был покрыт камчатой скатертью, с искусно вытканными изображениями водорослей, лягушек и каких-то извивающихся существ. Сквозь узкое окно с блеклыми, выцветшими витражами пробивался тусклый свет, почему-то наводящий на мысли о толще вод.
Над портретами висел родовой герб — огромная кабанья голова, искусно вырезанная из все того же мореного дуба. Глаза кабана были закрыты, в отличие от оскаленной пасти.
Чугунная каминная решетка казалась затянутой тиной. Над ней плавали зеленоватые болотные огоньки. От камина ощутимо веяло холодом.
— Располагайтесь, сэр, хозяин скоро вернется, — Бэрримор принял у доктора дождевик и кепи и заученным жестом отодвинул высокий дубовый стул с необыкновенно высокой и очень прямой спинкой. Ватсон такие стулья ненавидел, но во всех приличных домах подобная мебель была в чести. Увы, даже изнанка реальности не стала исключением.
— Извините, что не предлагаю перекусить: у нас это не принято, — хлопотал Бэрримор. — Кстати, — забеспокоился он, — вы пили и ели на той стороне? Это крайне желательно для поддержания стабильности вашего астрального тела…
— Мистер Йожин любезно угостил меня джином и сухарями, — усмехнулся Ватсон.
— Вас встречал Йожин? — на бесстрастное лицо Бэрримора легла тень. — Он с континента, — сообщил он таким тоном, каким говорят о незаконнорожденных. — Господин его пожалел и взял к себе на службу.
— И вы ревнуете, Бэрримор?
— Я не доверяю таким, как этот Йожин, сэр. Людоеды бывшими не бывают.
— Так он людоед? — Ватсону вспомнились голодные огоньки в глазах проводника.
— Ходят такие разговоры, сэр.
— Вот как? И что ж такого с ним случилось, что лорд Бэрримор преисполнился сочувствия к этому подозрительному субъекту? — поинтересовался доктор, устраиваясь за столом.
— Последний век он жил в каком-то тихом болоте — кажется, где-то в Польше, если я ничего не путаю, — объяснил Бэрримор. — Там во время войны германцы использовали газ. Хлор или что-то вроде того. Ему пришлось выйти на свет, его заметили и даже пытались изловить. Вот он и эмигрировал.
— Разве существа, вам подобные, боятся отравляющих веществ? — заинтересовался Ватсон. — Ох, извините, Бэрримор — разумеется, вы человек…
— Не за что, сэр. Я призрак и знаю свое место. А те, кого вы имели в виду, — живые. Не совсем как люди, но они пьют, едят и дышат.
— Их можно убить? — доктор попробовал откинуться и вытянуть ноги, но мешала высокая спинка стула.
— Всех можно убить, — вздохнул старик, — вот только зачем?
Ватсон не нашелся с ответом и уставился на переливающиеся огоньки в камине. Под его взглядом они ожили и начали разгораться, брызгая зелеными искрами. Тогда он перевел взгляд на фамильные портреты. Его внимание привлекла дама в голубом платье. «Работа Неллера», — вспомнил он слова Холмса, произнесенные много лет назад — за сутки до того самого вечера. Дама чем-то напоминала Гемму Ронкони, только старше, в расцвете зрелой красоты. Присмотревшись, Ватсон вздрогнул — ему показалось, что губы женщины на портрете двигаются. Да, вне всяких сомнений — она что-то говорила, и, несомненно, что-то очень важное, важное и интересное, нужно только прислушаться…
— Сэр! Не смотрите туда, сэр!
Доктор в гневе обернулся, чтобы заткнуть нахального старика, позволившего себе отвлечь его от важного разговора, — и замер с открытым ртом. Наваждение спало.
— Осторожнее с картинами, сэр, — извиняющимся тоном сказал Бэрримор. — Вас может затянуть внутрь, и потом придется вас вытаскивать.
— Внутрь чего? — не понял доктор.
— Внутрь картины, сэр, — пояснил Бэрримор. — Вы же не хотите оказаться внутри картины?
— Н-да, у вас тут непростая жизнь, — заметил Ватсон.
— Что вы! Есть места и похуже, — искренне сказал старик. — Мне тут, во всяком случае, понравилось.
— Чем именно? — решил на всякий случай разведать обстановку доктор.
— Трудно так сразу сказать,
