и летит в черную дыру своего сознания. Она мрачнеет в лице, застывает вполоборота, прокатывается по Лайлу катком тяжелого взгляда:
– Ты же пил, – неожиданно сурово для самой себя и для этого дня произносит она. – Собираешься за руль?
Мартин теряется от столь внезапного замечания, цепенеет и застывает на сиденье, точно пытаясь понять, не разыгрывают ли его этой деланой серьезностью. Но даже Итан на заднем сиденье замолкает, прекратив вести свои расчеты.
– А есть другие варианты?
– Лайл, я серьезно! – ее голос вмиг возвращает себе все стальные нотки, растерянные на этом поле. Трещат оборванные мысли, звенит напряжение. Скорости, с которой Роудс переходит из одного состояния в другое, позавидовали бы любые марафонцы. Но впервые за день она выпадает из своей отрешенной легкости, и это падение оказывается болезненным. И первое, за что Адрия успевает зацепиться, оказывается крамольная мысль, что Мартину не стоило пить.
– Какого черта? – он кривится. – Мы пили вместе. Что с тобой, Роудс?
Адрия заводится с пол-оборота, вытягиваясь в натянутую тугую струну.
– Что со мной? Что с тобой! Ты пьян, а у тебя в машине младший брат!
Взгляд Мартина вмиг наливается свинцовой тяжестью, кажется, он наконец понимает, что это не глупый розыгрыш или шутка. Адрия чувствует, как происходящее крошится и ломается под этим взглядом. Как хрупкий лед трещит. Она сделала первый шаг, но идти по этому льду Мартину.
– Это всего лишь банка пива. Ерунда, – цедит сквозь зубы Лайл, с видимым усилием пытаясь сохранять спокойствие.
Но уже поздно, лед уходит из-под ног, и все сыпется. Адрия вмиг вспоминает, с кем имеет дело. Вспоминает, что не должна была никогда оказываться в этой машине и проводить с этим человеком день. Она разбивается об аргумент Мартина и беспомощно открывает рот. Вот что для таких людей, как Лайл, означают правила – ерунду. Это Адрию за нарушение правил полоскают мыслимыми и немыслимыми последствиями, а таким, как Мартин Лайл, все сходит с рук. И чертова банка пива, и правила.
Ничего ведь не случится.
Это таких, как Роудс, за подобную неосторожность лишили бы прав. Это Роудс бы попрекнули тем, что она может кому-то навредить, – и обязательно навредила бы.
Она скалится, забывая про Итана на заднем сиденье и прекрасную атмосферу беззаботности, в которой они с Лайлом увязали буквально десять минут назад.
– Ты эгоист, Мартин! Это твой брат!
– Слушай, Роудс, – парень хрипит, еле сдерживаясь. Ему нужно едва ли больше Адрии, чтобы сорваться с места в бездонную злость. – Прекрати строить из себя святую. Если не нравится, можешь идти пешком. Итан поедет со мной.
Адрия хватается за ручку машины, чтобы тут же выскочить из нее, но в следующую секунду осекается.
Чем это чревато?
Она оставит Итана в машине одного.
Она будет вынуждена искать путь домой сама. Она ведь даже не представляет, где они находятся и сколько километров по бескрайним полям ей придется преодолеть до Рочестера. Даже не уверена, что заряда аккумулятора на ее старом телефоне хватит, чтобы добраться до ранчо.
И Адри медлит, не решаясь дернуть ручку двери.
Раньше ей требовалась решимость, чтобы остаться. Теперь ей требуется решимость, чтобы уйти. Что произошло? Может быть, она все-таки похожа на мать, которая оголтело гонится за комфортом?
Адрия не знает. Скрипя зубами, она думает, что еще не поздно выскочить из машины и сбежать, но не двигается с места, впитывая эту неловкую тишину всем своим существом. Мартин ждет, но, получив очередной молчаливый ответ, заводит машину и трогается с места.
Адрия отводит немигающий взгляд и, пытаясь унять злость, разглядывает приборную панель. Идеально ровные линии, округлые кнопки, циферблаты под полированным стеклом. Вот бы в жизни все было так же просто – нажимаешь на кнопку, и свет озаряет будни, щелкаешь переключателем, и где-то внутри включается подогрев. Поворачиваешь ключ в замке зажигания, и затухают все чувства.
Но ее жизнь – не автомобиль, не управляемая машина с понятной логикой. Только если двигатель внутреннего сгорания. Все сгорает внутри, и энергия ненависти позволяет двигаться. Жить.
Но сегодня все случается по-другому. Когда планер парил в голубом небе, она ощущала больше, чем легкость. Жизнь. Свободу. А свободу в своей жизни Адрии удается вкусить куда реже, чем злость. И не настолько она очерствела, чтобы не понимать, какое из этих двух чувств имеет большую ценность. Но признавать это вслух едва ли не сложнее, чем прочувствовать.
Отворачиваясь к окну, Адри пытается побороть раздражение и заставляет себя поверить, что эта грязная клякса не перечеркнет весь сегодняшний день. В конце концов, может быть, она погорячилась, и в происходящем есть место и ее вине. И в следующий раз она не допустит этого, если следующий раз когда-то случится.
Всю дорогу все трое молчат.
Глава 15
Спустя две недели
Произошедшее быстро забывается, стирается из памяти совсем другими противоречивыми впечатлениями, которых с приходом Мартина в жизнь Адрии становится больше.
Раз в несколько дней они с Лайлом проводят время вместе. Теперь эти встречи меньше напоминают столкновение и больше походят на долгосрочное перемирие с неизменным духом соперничества. Только теперь соперничество это оказывается не такое злое и принципиальное. Оно допускает звонкий смех, многозначительные паузы, долгие поцелуи на крыше пикапа и даже слова, которые даются Адрии сложнее всего, потому что у слов, таящих за собой правду, самая большая цена.
Периодически Адрия вновь вспоминает, что Мартин Лайл – не тот, кто заслуживает знать правду о ней. Время от времени течение снова выбрасывает ее на берег, где она оказывается в гордом одиночестве, – уходит, хлопнув дверью, скалится, вспоминая, с чего все началось. Но все неизменно меняется. Несмотря на сопротивление Адрии, их с Мартином встречи обретают новый смысл.
Неизменным остается только то, что каждая их встреча проходит в тени. Никто, кроме Итана Лайла, не видит их вместе. Ни долгих жадных поцелуев в салоне пикапа, ни кратких, но таких концентрированных диалогов в коридорах стадиона. Ничего, кроме острот и болезненных уколов, которые они продолжают с усердием загонять друг другу на публике. Они придерживаются привычных ролей, потому что отступить от них значило бы нечто большее. То, что ни Мартин, ни Адрия не могут себе объяснить. Ни объяснить, ни позволить.
Всякий раз, когда Мартин паркуется в самом дальнем углу парковки или между заснувших осунувшихся зданий на окраинах Рочестера, они вновь оказываются в темноте, сокрытые от посторонних глаз. Тот яркий солнечный день стал единственным, когда их связь оказалась под лучами солнца, под взором единственного свидетеля, который
