к вам попала статья, которую она принесла в газету.
— Это вас не касается! — неожиданно взвизгнул Козлинский.
— Ошибаетесь, — сказал я проникновенно. — Очень даже касается, потому что я знаю кто автор статьи. А вы знаете?
Козлинский напряженно молчал.
— Хорошо, — продолжил я, — вы делаете вид, будто онемели, но поверить не могу, что еще и оглохли. А потому слушайте внимательно. Вы крепко влипли, Григорий Акимович. Потому как статью эту написал Всеволод Желтухин. Тот самый журналист, который несколько дней назад исчез, а вслед за ним исчез и ноутбук из его квартиры. Вникаете? Статью в газету ваша Копалкина принесла уже после исчезновения Желтухина. После! Следовательно, либо вы знаете, где журналист, а, может, вы же его и похитили, либо вы про Желтухина не знаете ничего, но зато уж точно знаете, откуда у вас эта статья. Итак?
Физиономия Григория Акимовича не просто побагровела, а покрылась серо-буро-малиновыми разводами и при этом вся перекорежилась.
— Вот, значит, что?! — прошипел он в ярости. — Так меня подставить! Ну, это мы еще посмотрим!
Глава 12. Варвара
Может, я поступила не очень по-товарищески, но не смогла отказать себе в удовольствии. Оттянулась-таки на Погребецком! Вспомнила ему, как пилил меня за желтухинский компьютер. Правда, не я начала. Дорогой начальничек первым на Игоря набросился.
— Зачем ты его из рук выпустил? Ты его должен был додавить! — Гена при этом так сжал кулак, что я зримо представила, как из чахлого Козлинского весь дух выходит вон.
— Вот именно. А ты рассиропился, — поддакнула я.
— А теперь неизвестно, что он выкинет!
— Он ведь скользкий, как червяк.
Ну и так далее.
— Да не мог я его додавить! — отбивался Погребецкий. — Свита у него беспокойная. Вместо того чтобы ждать на улице, прибежала в зал, дескать, что это Григорий Акимович задерживается, не случилось ли чего. А тут вождь и учитель в таком состоянии… впору «неотложку» вызывать. Они самый настоящий галдеж подняли, я думал, все вокруг разнесут и меня затопчут. Даже кто-то из этой ПМК прибежал выяснить, не драка ли затевается. В общем, сами понимаете, разговор продолжать было просто нельзя.
— Нет, вы посмотрите, чуть не затоптали его! — фыркнул Гена. — Я понимаю, если бы такое она сказала. — Он зыркнул на меня, как на блоху, прыгающую под ногами. — Но ты-то! Тебе на кой черт мускулы даны? Чтобы перед девушками красоваться? Да ты бы этого Козлинского в охапку сгреб, и будь здоров! Опять же ты у нас больно красноречив перед дамочками. А там что — язык проглотил? Теперь Козлинский от тебя будет бегать, ты его будешь отлавливать, а все мы будем терять время. Ты его вчера, после этой чертовой встречи, искал? Искал. Нашел? Нет. В штабе забаррикадировались и тебя даже на порог не пустили. А самое главное — Козлинский знает, что мы его вычислили, и наверняка станет заметать следы. И не факт, что мы эти следы потом обнаружим. Поэтому, Погребецкий, — сурово подытожил Гена, — считай, задание ты не только не выполнил, но и попросту провалил.
На этом аудиенция у шефа закончилась, и Погребецкий покинул высокий кабинет отнюдь не в высоком состоянии духа. Я, разумеется, не бросила друга в тяжелую минуту, тут же проникнувшись жалостью и стремлением скрасить его плохие минуты жизни хорошим кофе.
Однако общение с начальником — это были цветочки. Ягодки нас ждали впереди. В лице перезрелой «ягодки» Нины Федоровны Копалкиной.
Мы как раз допивали кофе, когда с вахты позвонил охранник и сказал, что нас хочет видеть какая-то женщина. Ну, хочет и хочет, мы не стали возражать. Хотя, если честно, особого желания общаться совсем не чувствовали. Особенно Погребецкий, пребывающий в глубокой задумчивости и тихой печали.
Появление Нины Федоровны вызвало у меня изумление, а у Игоря — недоумение. Копалкина, с лицом, покрытым красными пятнами, не вошла, а буквально вползла в наш кабинет, после чего вцепилась обеими руками в косяк и начала медленно сползать вниз. Она бы непременно растянулась на полу, если бы у Погребецкого джентльменство не работало на автомате. Он подскочил к Нине Федоровне, сгреб ее чахлое тело и перенес на стул. Копалкина посмотрела на него полоумным взором и вдруг зарыдала в голос.
Никогда бы не подумала, что у такого тщедушного создания такие голосовые связки. На ее вопли сбежались почти все, кто был в тот момент в конторе, даже охранник сунул голову, хотя не имел права покидать пост. Мы с Игорем носились вокруг Копалкиной со стаканом воды и газетой, которую приспособили в качестве опахала, но старушенция не унималась. Причем это была отнюдь не наигранная истерика. Мы видели, что Нина Федоровна пытается с собой бороться, но абсолютно проигрывает в этой борьбе.
Последним к нам заявился Кирпичников. Вообще-то в его кабинете хорошая звукоизоляция, но, похоже, и ее «пробило». При появлении шефа посторонние сотрудники быстро испарились, а Копалкина перешла на тихий вой.
Гена несколько секунд постоял на пороге с видом барана, обнаружившего новые ворота, а затем решительно двинулся на преграду. То бишь на Нину Федоровну.
— Что здесь происходит? — призвал он к ответу зареванную бабульку.
Та всплеснула руками, бросилась к Гене и повисла у него на груди, словно детеныш мишки-коалы.
— Горе-то какое-е-е! — заголосила она ну прямо как деревенская плакальщица. — Чего ж вы натворили-и-и!..
Гена отпрянул, Нина Федоровна чуть было снова не рухнула на пол, но Игорь опять вовремя подоспел. В результате, соскользнув с груди Кирпичникова, Копалкина повисла на руках Погребецкого, а затем во второй раз перекочевала на стул.
Кирпичников, конечно, человек не жестокий, но привыкший к экстремальным ситуациям. А потому завис над Копалкиной и неожиданно рявкнул:
— Прекратить истерику!
Нина Федоровна ахнула, выпучила глаза и умолкла.
— А вот теперь рассказывайте, что произошло, — продолжил он тихо. — И не вздумайте снова начать плакать. Вам от этого, может, и полегчает, а нам нет. Потому что мы ничего не поймем. Вам ясно?
Копалкина послушно кивнула. Вот уж точно: молодые дамочки сразу замирают перед Погребецким, а пожилые тетеньки — перед Кирпичниковым. Нина Федоровна вытащила носовой платок, потерлась о него носом и прошептала:
— Вчера вечером погиб Григорий Акимович.
Погребецкий обмер. Кирпичников окаменел. А я элементарно перепугалась.
— То есть как погиб?! — воскликнули мы хором.
Нина Федоровна скорбно вздохнула и заговорила, время от времени издавая всхлипывающе-булькающие звуки. Хоть Копалкина и проработала сто лет учительницей, причем истории, рассказывала она так, будто с детства по всем гуманитарным наукам имела одни двойки. Запиналась, перепрыгивала с одного на другое, путалась в словах, ну и тому подобное. При этом периодически вытирала
