— Ну вот, — грустно заметила Камилла, — теперь мы совсем одни.
— Нас трое, — возразил Солиман, протягивая ей тарелку.
— Да еще Ингербольд, — добавила Камилла.
— Интерлок, — поправил ее Солиман. — Станок для изготовления трикотажных изделий.
— Да, правда, извини, — ответила Камилла.
— В общем, нас четверо, — подвел черту Полуночник.
Не вставая с табурета, он показал рукой на альпийские луга.
— Мы — и он. Он где-то там. Прячется, выжидает. Через час, когда стемнеет, он тронется в путь со своими тварями. Ему нужно мясо, для них и для себя.
— Ты думаешь, он тоже ест мясо убитых овец? — спросил Солиман.
— Наверняка он как минимум пьет свежую кровь, — уверенно заявил старик. — Мы забыли про вино, — спохватился он. — Соль, сходи принеси. Я взял целый ящик, он там, за занавеской туалета.
Солиман вернулся с бутылкой белого вина без этикетки. Полуночник поднес ее к глазам Камиллы.
— Наше, деревенское, — пояснил он, вытаскивая из кармана штопор. — Белое из Сен-Виктора. Его нельзя далеко перевозить и хранить. От него словно оживаешь — просто чудо. Не ходишь — летаешь, сил хоть отбавляй, глаз как у сокола. Лучше не бывает!
Полуночник поднес бутылку ко рту.
— Ты теперь не какой-нибудь пастух-одиночка, — остановил его Солиман, придержав за руку. — У тебя есть компания. Придется соблюдать приличия. С сегодняшнего вечера пьем из стаканов.
— Ты это зря, я бы вам оставил, — сконфуженно прогудел Полуночник.
— Я не об этом, — отрезал Солиман. — Пить отныне будем из стаканов.
Молодой человек дал Камилле стакан, она протянула его Полуночнику.
— Поосторожнее, — предупредил старик, наливая ей вина, — оно только кажется безобидным, а на самом деле с характером.
Вино сильно нагрелось, простояв целый день в кузове, оно немного пенилось, вкус его был непривычным, сладковатым. Камилла гадала, придаст ли оно им сил или угробит в считанные дни. Тем не менее она снова протянула стакан Полуночнику.
— Да, вино с характером, — повторил старик, предостерегающе подняв палец.
— Будем там караулить по очереди, — распорядился Солиман, указав на небольшую скалу справа от площадки. — Оттуда все горы просматриваются. Сначала Камилла, до половины первого, потом я. Разбужу вас без пятнадцати пять.
— Девушке надо выспаться, — резонно заметил Полуночник. — Ей завтра еще с горы спускаться.
— Ты прав, — согласился Солиман.
— Да ладно, — махнула рукой Камилла.
— У нас нет ружья, — напомнил Полуночник, сердито покосившись на Камиллу. — Что делать будем, если его обнаружим?
— Он не пойдет по дороге через перевал, — задумчиво произнес Солиман. — Он найдет тропинку где-нибудь в стороне. В лучшем случае мы его случайно заметим или услышим. И точно узнаем, когда его ждать в Луба.
Полуночник поднялся, опираясь на свой массивный посох, сложил табурет и сунул его под мышку.
— Девушка, оставляю вам пса, — обратился он к Камилле. — Интерлок женщин защищает.
Он приосанился и торжественно пожал ей руку, словно партнеру после матча, потом забрался в фургон. Солиман подозрительно взглянул на него и полез следом.
— Слушай, я не советую тебе спать нагишом, — сказал он старику. — Признайся, тебе ведь и в голову не пришло, что здесь нельзя спать нагишом.
— Соль, это моя кровать, что хочу, то в ней и делаю. Черт!
— В том-то и дело: ты будешь не в кровати, а на кровати. В этом чертовом фургоне жара неимоверная.
— И что с того?
— А то, что она пройдет мимо тебя, когда соберется спать. Она вовсе не обязана созерцать тебя во всей красе.
— А ты как же? — с сомнением спросил Полуночник.
— И я так же. Сейчас что-нибудь напялю.
Солиман важно посмотрел на старика. Тот вздохнул, сел на кровать.
— Если тебе будет приятно, тогда конечно, — согласился он. — Да, парень, с тобой непросто. Скажи-ка, Соль, откуда ты всего этого набрался?
— «Цивилизация…» — начал было молодой человек.
Полуночник прервал его взмахом руки:
— Да заткнись ты со своим чертовым словарем.
Солиман спрыгнул на землю. Неподалеку от фургона Камилла всматривалась в темнеющий горизонт. Она стояла боком к Солиману, сунув руки в задние карманы брюк. Нежная линия профиля, четкий очерк подбородка, гибкая шея, темные волосы, коротко остриженные на затылке. Солиман всегда считал Камиллу утонченной, чистой, почти безупречной. Его крайне смущало то, что она будет спать так близко от него. До отъезда он об этом даже не думал. Камилла — просто водитель, и Солиману не приходило в голову, что он может спать с водителем. Но теперь, когда грузовик остановился, Камилла перестала быть водителем и превратилась в женщину, которая спит на кровати в каких-то двух метрах от вас, и между вами только брезентовая штора, но разве кусок брезента — серьезная преграда? А такая женщина, как Камилла, спящая в двух метрах от вас, — это, пожалуй, слишком.
Девушка обернулась.
— Не знаешь, поблизости есть какой-нибудь ручей или что-то в этом роде? — спросила она.
— Сколько угодно, — поспешно ответил Солиман. — В пятидесяти метрах отсюда есть родник и небольшой водоем. Пока ты дремала, мы ходили туда мыться. Иди, пока не стало совсем холодно.
Внезапно он подумал, что вот сейчас она снимет куртку, джинсы, сапоги, — и у него перехватило дыхание. Он вообразил, как она плещется под струей воды всего в нескольких сотнях метров от него, совершенно нагая и такая беззащитная, и ее белая кожа светится в темноте. Без грузовика, без сапог, куртки и майки она представлялась ему такой уязвимой, словно защищавшая ее скала вдруг куда-то подевалась. Безоружная — значит доступная. Пятьдесят метров — это же пустяк.
Да, почти доступная. Вечно это «почти», в нем-то и загвоздка. Если бы сейчас ты пробежал эти пятьдесят метров, что отделяют тебя от обнаженной девушки, беззаботно купающейся в ручье, и если бы обнаженная девушка была рада тебя видеть, многие проблемы вселенной разрешились бы куда проще. Но так не получится. Никогда. Эти последние пятьдесят метров — непреодолимое препятствие, как в начале, так и в середине, и в конце. Ничего не выйдет.
Камилла с полотенцем на плечах прошла мимо него. Солиман, сидя на земле по-турецки, крепко обхватил руками колени.
Почти доступная. Последние пятьдесят метров — самые трудные на свете.
XIX
Приехав в Авиньон накануне вечером, Жан-Батист Адамберг уже успел найти глухое местечко на другом берегу Роны, идеально подходящее для приведения мыслей в порядок. Где бы ни оказался комиссар, «основной инстинкт» помогал ему в считанные часы отыскать тихий уголок, что было для него жизненной необходимостью. Отправляясь в путешествие, Адамберг никогда не думал о том, где окажется. Он знал, что найдет. Эти безлюдные места, без которых он не мог обходиться, повсюду — независимо от рельефа, климата и растительности — были более или менее одинаковы, что здесь, в Авиньоне, что на другом конце света. Просто следовало найти достаточно пустынное, дикое, скрытое от посторонних глаз место, где можно было без помех расслабиться, достаточно невзрачное, чтобы ни у кого не возникло желания осматривать его и выражать свое восхищение. Захватывающе прекрасные пейзажи сковывают свободу мыслей. Они слишком навязчивы и не позволяют запросто где-нибудь усесться, ни на что не обращая внимания.
