в голову, и, судя по тому, как он отводит глаза, понимаю, что попадаю в точку.
– Белла, ты должна нас понять.
Антон мямлит. И это так на него не похоже. Я смотрю на его осунувшееся лицо, давно немытые волосы, на вытянутые, засаленные коленки домашних брюк и что-то переворачивается во мне.
– Антон, что еще я должна понять! Что!?
Наверно мой голос звучит слишком громко. В кухне появляется третье действующее лицо нашей классической драмы. Почему-то только сейчас я замечаю, что ее физиономия похожа на мордочку выдры. Это сравнение мне нравится.
Они оба молчат, но по-разному. Антон неуверенно топчется, рассеянно водит взглядом по потолку, стенам, кухонным шкафам. Снежанка стоит в дверях, прижавшись плечом к косяку. Выдра напряжена, и это видно во всей ее позе. Она первой нарушает молчание:
– Надолго приехала?
Странный вопрос. Интересно, мне плакать или смеяться? Но не делаю ни того ни другого, а отвечаю вопросом на вопрос:
– Ты как бы хотела?
Она хмыкает:
– Тебе здесь не рады, – ее взгляд становится дерзким. Понимаю, что это дается ей нелегко и спрашиваю себя: «Почему я никогда раньше не замечала в ней этого качества?». Но реагировать на эту дерзость у меня нет желания. Снова перевожу разговор:
– Где Кира? – вопрос адресован Антону, но за него отвечает Выдра.
– Она в школе. Будет с минуты на минуту.
– Хорошо, – я медленно, не торопясь, поднимаюсь со стула и направляюсь к выходу, правда, к их разочарованию, не из квартиры, а только из кухни.
– Ты куда? – голос Снежанки догоняет меня на пороге одной из комнат. Оборачиваюсь и комментирую свои действия:
– Да вот смотрю где кости кинуть, – использую я жаргонные словечки. Пусть немножко боится.
– В смысле? – на ее лице крайняя степень удивления. Забавно.
– В прямом. Это моя квартира и я буду здесь жить. Вместе со своей дочерью, – и добавляю:
– Вы можете валить на все четыре стороны.
– Белла, – за спиной Выдры возникает небритое лицо моего бывшего. – У нас сейчас нет другого жилья!
– Мне вас пожалеть? Может еще материально помочь?
– Это временно, – так и не выйдя из-за спины своей благоверной, мямлит Антон.
Никак не реагирую на его слова, просто пожимаю плечом:
– Пожалуй, я займу эту комнату.
– Это комната Киры.
– Замечательно, – прохожу и присаживаюсь на диванчик, накрытый розовым, шелковым пледом. Парочка топчется на пороге, не решаясь пройти вслед за мной.
– Придется здесь немного все переставить, – рассуждаю я вслух.
– Вряд ли это понравится Кире, – кривится Выдра.
– Кира моя дочь, – довольно невежливо перебиваю я эту реплику. – Мы все с ней решим.
Она кусает губы, но продолжает стоять в дверях.
Шум открываемой двери прерывает наш непростой разговор.
***
– Не хочу и не буду с ней жить! – крик раздается из соседней комнаты. Зажимаю уши руками. Слышать эти слова одна мука.
Никогда, ни одной минуты я не сомневалась в Кириной любви, ведь именно она, все эти годы, хранила, согревала и спасала меня от сумасшествия, поэтому не желала верить в то, что дочь может отказаться от матери. Боже, это выше моих сил!
Но крик незнакомого, и в то же время, такого родного голоса резал слух, разрывал барабанные перепонки, ввинчивался острой стальной иглой в сознание.
Они, эти двое, что исковеркали мою жизнь, что-то приглушенно шептали, наверно уговаривали ее. Жить втроем, на пятнадцати квадратных метрах, было им явно не по душе. Сквозь закрытые двери доносится четкое «только сегодня» и детский, нет, уже юный девичий голос, наконец, замолкает.
Кира появляется в комнате, и молча, не поднимая на меня глаз, забирается с ногами в кресло. Лицо ее заплакано, черная тушь размазалась по щекам.
Она очень изменилась. Это уже не маленькая восьмилетняя девочка, какой я помню ее, а девушка. Модная прическа, «боевая раскраска» и маникюр делают дочку еще старше.
Чувствую, как внутри меня нарастает гнев и возмущение на Снежанку. Наверное, своему родному ребенку, в тринадцать лет, она вряд бы позволила такой яркий и безвкусный макияж.
Смотрю и не понимаю, что случилось с моей девочкой. Откуда эта ненависть к родной матери? Хотя, что тут понимать! Выдра постаралась.
– Кира, – начинаю я тихо. – Дочка!
Ее будто передергивает от моего голоса. Она еще больше сжимается в кресле, глядит исподлобья, но даже не на меня, а в сторону.
– Как же так? Неужели ты совсем не помнишь меня?
Нет ответа. Лишь искусанные губы шепчут что-то неслышное.
Понимаю, это огромная травма, в детском возрасте остаться без матери на целых пять лет и пытаюсь оправдаться перед ней. Говорю, что люблю ее. Что никогда не забывала. Что лишь обстоятельства не позволили видеться нам. О том, что этими обстоятельствами являются ее отец и его новая жена, умалчиваю. Незачем впутывать ребенка в наши взрослые дрязги. Потом, со временем, все объясню.
Дочка слушает, но мне не понятно, о чем она думает. И я вдруг осознаю, что, по сути, не знаю своего ребенка. Страх навсегда потерять связь с дочерью заполняет сердце. «Надо остановиться, не давить на нее, – приходит ко мне спасительное решение. – Пусть она привыкнет, что теперь я буду рядом. Постепенно. Не спеша».
– Ладно, Кира, – встаю с диванчика и поправляю розовое покрывало. – Я сегодня у Аэлиты переночую, здесь все равно негде. А завтра решим с тобой вопрос, как нам быть дальше.
Она опять молчит, но в дверях меня догоняет брошенная в спину фраза:
– Я с зэчкой и убийцей жить не буду!
Ее слова пронзают острее самого острого ножа. Медленно поворачиваюсь и вижу во взгляде дочери нарастающий страх. Неужели это и есть моя ненаглядная Кира? Моя милая и добрая малышка? От обиды на глаза наворачиваются слезы. Она считает меня монстром! Она меня боится! Могу ли я сейчас показать свою слабость, ту, что зовется материнской безграничной любовью? Просто упасть на колени и просить прощения за все, что не додала ей? А потом прижать к своей груди крепко-крепко и не отпускать. Это все, что приходит сейчас мне в голову: покаяние перед самым близким для меня существом на свете. Ради нее я готова на все. Делаю шаг назад, в комнату:
– Кира, дочка!
– Ты мне не мать! – вновь брошенные слова, сказанные с таким презрением, с такой недетской брезгливостью, останавливают мой порыв.
До порога меня провожает злорадно-торжествующий взгляд выдры. Антон, больше из спальни не показался. Почему-то мне кажется, что в этом, совсем виноват не стыд передо мной.
– Не думай, что я отдам тебе дочь, – говорю тихо, так, чтобы слышала только бывшая подруга. – Знаешь ведь, на чужом несчастье, своего
