виду — алкоголь, как бы много он ни стоил, не производил на него никакого впечатления.
— Так что ты собираешься делать? Зачем тебе тело? — в очередной раз спросила Алисия, слегка захмелевшая и полностью расслабленная.
Эштон уже почти обнял ее, поддерживая и с удивлением отмечая, что кожа у нее теплая, волосы пахнут полынью и пыльным ветром, длинные и тонкие пальцы невероятно нежны, несмотря на годы дальних странствий и самой разной работы, а тело гибко, как ветвь ивы.
— Я расскажу, — чуть помедлив, ответил он. — Но чуть позже.
Алисия собиралась спросить что-то еще, но дреморе очень хотелось еще немного продлить этот момент тишины и доверия. Поэтому он притянул колдунью к себе и впился губами в ее губы, ожидая, что она оттолкнет его и разразится бранью. Однако магесса, поборов легкое удивление, только обвила его шею руками и углубила поцелуй. Слова больше не требовались, их заменили прикосновения, ласки, хриплое дыхание и пожар в глазах двоих, которые думали, что их желания неисполнимы.
Они сумели оторваться друг от друга только перед рассветом, когда огонь в камине уже погас, и лес светлел. Эштон приподнялся на локте, вглядываясь в лицо Алисии, она смотрела в его глаза не менее внимательно.
— А что собираешься делать ты? — спросил он и замер, ожидая ответа. От ее слов зависело и его решение.
Колдунья помрачнела и отвела взгляд на тлеющий пепел.
— Я не знаю, — выдохнула она. — Придворный маг ярла Маркарта приглашал меня работать на его раскопках. Он трусоват, мнителен и крайне щепетильно относится к авторским правам на свои открытия, но думаю, на какое-то время я воспользуюсь его предложением. По крайней мере до тех пор, пока и он не сочтет мои идеи и эксперименты слишком опасными.
Слова Алисии лишь сильнее убедили Эштона в том, что он обязан завершить начатое. Но сейчас говорить о своих планах он не хотел. Вместо этого крепче обнял колдунью и оба они забылись глубоким и впервые за долгое время спокойным сном.
Проснувшись, Алисия не спешила открывать глаза. Она потянулась, вспоминая детали прошедшей ночи, и плотнее укуталась в одеяла, которые они перетащили с узкой кровати к камину. Однако утренний сквозняк не дал ей наслаждаться отдыхом слишком долго. Колдунья села и огляделась, но Эштона нигде не заметила.
Сквозняк из приоткрытой двери толкнул что-то массивное и темное на полу. Магесса протянула руку и, пошарив пальцами по холодным доскам, обнаружила на них тонкое черное кольцо с красным шипом и со скрученной в трубочку и вставленной в него запиской.
«Жаль, что вынужден так скоро тебя оставить, но когда ты узнаешь, зачем я это сделал, возможно, ты меня простишь. Сохрани это кольцо и жди — вскоре оно поможет нам встретиться вновь».
В ярости Алисия скомкала записку и бросила ее в камин, потом швырнула туда же заклинание огненного шара, чтобы не оставить от бумаги и следа. В слова, которые дремора даже не нашел смелости сказать ей в лицо, она ни капли не поверила.
Выругавшись, колдунья хотела выбросить и кольцо, но, немного подумав, все же решила оставить его себе.
— Будет напоминать мне о моей же глупости. И моей удаче. Эштону ведь ничего не стоило меня убить! И как я могла быть такой беспечной?
Продолжая ругаться и распинывая немногочисленную мебель, попавшуюся под ноги, Алисия быстро оделась, собрала в сумку нехитрые пожитки и, не оглядываясь, двинулась в горы, к Маркарту. Она уже предвидела множество ночей с привкусом слез, нудные беседы со старым магом и бесконечное уныние впереди, но сейчас, пока она шагала по широкой дороге, звук собственных шагов успокаивал ее.
Глава 15
Эштон вошел в Предел — поселение у врат, ведущих в царство Шеогората — спустя месяц после того, как обрел тело в Нирне.
За это время он уже привык ко множеству новых ощущений, которых ни разу не испытывал за много тысяч лет, будучи дреморой. Его новое тело гораздо больше походило на человеческое, и хоть его боевые навыки, сила и ловкость остались при нем, он гораздо чаще испытывал голод, жажду и потребность в отдыхе, раны заживали медленнее, чем прежде (но все еще быстрее, чем у представителей других живущих в Нирне рас), однако вместе с недостатками появились и новые достоинства: кожа стала более чувствительной, но мог теперь наощупь отличить, например, шершавую бумагу от гладкой, чего прежде ему никогда не удавалось, и в целом он лучше ощущал все свое тело.
«Наверное, Алисии было бы интересно об этом узнать», — вскользь подумал он, расплачиваясь с кузнецом за хорошие эбонитовые доспехи и двуручный меч из того же металла.
Дреморе нравилось вспоминать о ночи в охотничьем домике, которую они провели вместе, но когда он думал, как она наверняка разозлилась, обнаружив, что он ушел, сердце пронзала боль, к силе которой он так и не смог привыкнуть. Ему оставалось только надеяться, что его поступки внушили Алисии хоть каплю доверия, и что она не выбросит его прощальный подарок хотя бы из банального любопытства.
Облачившись в доспех, который после его родного обмундирования казался неуклюжим, но при этом слишком легким, Эштон немного походил по комнате на втором этаже трактира, приноравливаясь к новым ощущениям. В этом обмундировании ему предстояло совершить финальную часть плана, и попытка на этот раз только одна.
Мысль о том, что для своего отряда и своего лорда он теперь мертв, и что если он лишится жизни вновь, то фонтан крови не возродит его, как прежде, вызывала не страх, а только азарт. Эштон не боялся смерти самой по себе, но страшился разочарования, которое испытает Алисия, если ему не удастся исполнить задуманное.
Прежде, чем направится к вратам в Манию и Деменцию, Эштон навестил руины Зеддеффен к юго-западу от предела. В боях с рыцарями Порядка он рассчитывал приноровиться к новому оружию и броне, и спустя неделю, перебив всех, кто там оставался, почувствовал, что готов ступить на путь, который проходили все обитатели Нирна, попавшие сюда. Выживали на нем лишь единицы из тысячи тысяч.
Путь к вратам преграждал гигант, сшитый из ошметков плоти, с огромным тесаком наперевес. Эштон знал, что одолеть его можно с помощью особых костяных стрел, и поначалу собирался сделать их, но когда он подошел ближе к широкому полю, по которому расхаживал Страж Врат, его укололи досада и жалость — непривычные, новые и оттого волнующие чувства.
Огромное
