class="p1">За 19 апреля частями нашей авиации уничтожено или повреждено 55 автомашин с войсками и грузами, 10 повозок с боеприпасами, 19 полевых и зенитных орудий, 2 зенитно-пулеметных точки, рассеяно и частью уничтожено до батальона пехоты противника.
* * *
За истекшую неделю с 12 по 18 апреля немецкая авиация потеряла 112 самолётов. Наши потери за этот же период — 33 самолёта.
* * *
Наши части, действующие на одном из участков Западного фронта, овладели важным узлом сопротивления противника. Установлено, что за последнее время немцы бросают в бой свежие резервы, прибывающие из глубокого тыла. За два дня боев наши войска уничтожили 1300 немецких солдат и офицеров. Взяты трофеи: 19 орудий, 99 пулемётов, много винтовок и автоматов, 60 300 патронов, 3 радиостанции и другое военное имущество. Огнём артиллерии уничтожено 3 немецких танка, 10 орудий, 73 пулемёта и 10 миномётов.
* * *
Красноармеец тов. Прокофьев, охранявший участок дороги, заметил, что к нему приближаются 16 немецких разведчиков. Боец не растерялся. Подпустив гитлеровцев на расстояние в 50 метров, он открыл из пулемета огонь и в упор расстрелял 10 немцев. Остальные немецкие солдаты разбежались.
Сменившись с поста, тов. Прокофьев доставил командованию 9 немецких автоматов и ручной пулемёт.
* * *
Отряд ленинградских партизан под командованием тов. Т. за пять дней боевых действий в тылу врага взорвал 4 моста и разрушил во многих местах телефонно-телеграфную связь. Организовав на дорогах ряд засад, партизаны уничтожили 130 гитлеровцев, 3 автомашины с грузом, трактор, мотоцикл и радиостанцию.
* * *
У убитого немецкого солдата Альберта Эвальда найдено письмо к Паулю Шульцу в Берлин. Ниже публикуются выдержки из письма:
«…Здесь весна, и мы больше не страдаем от холодов… Горлопаны уже кричат, что предстоящая весенняя битва будет решающей и последней… Сколько раз мы участвовали в этих последних битвах?!. Кто бы мог подумать, что русская кампания будет такой тяжёлой и длительной. Иоганн Вольф погиб вчера во время атаки русских. Мы понесли большие потери, так как нападение было для нас полной неожиданностью. Русские не дают нам ни минуты отдыха… Настроение у нас совсем не воинственное. Я испытываю беспокойство и не могу ни о чём думать. Нервы у всех напряжены до последнего предела».
* * *
Немецкий унтер-офицер Леопольд Гандль пишет из лазарета в гор. Вене фельдфебелю Карлу Крихенбауму, находящемуся на советско-германском фронте:
«Наш город всё больше и больше наполняется лазаретами. Они вырастают, как грибы из-под земли после дождя. Сколько уже заняли домов, но этого не хватает, чтобы принять всё то, что прибывает из России. Ежедневно прибывают потоки раненых. Когда же, наконец, окончится эта бойня, несущая гибель всем нам?»
* * *
Гитлеровские бандиты зверски расправились с мирными жителями деревни Харужево Калининской области. После пыток и избиений они расстреляли Соколова, его жену Екатерину, двух дочерей — Евдокию и Евгению, сыновей — Василия, Николая и Михаила. В этой же деревне убиты Дроздов, его жена и дочь Анастасия. Ограбив колхозников, немецкие изверги сожгли деревню.
* * *
Французские патриоты самоотверженно борются против немецких оккупантов. 6 апреля недалеко от Булони (Франция) взорваны немецкие склады с боеприпасами. Совершившие нападение предварительно прервали телефонную связь, а затем перебили всю охрану, состоявшую из немецких резервистов.
* * *
Сейчас, глядя на Дуню, которая сокрушалась по своему Артёму, я подумала о том, что Игорь Иваницкий остался удерживать линию фронта и, возможно, именно сейчас ведёт бой до последнего патрона, как наш капитан Рябченко. Я знала, что Фролкина разыскивала капитана в госпитале, а потом лично занесла его фамилию в список пропавших без вести.
Без вести пропавшие… Как тягостно произносить эти слова применительно к дорогому человеку, что был рядом с тобой, держал тебя за руку, обещал вернуться живым и вот лежит где-то на поле боя, всеми оставленный, потерянный, оплаканный лишь дождём и ветром… А родные всё ещё ждут и верят. Мой папа тоже пропал без вести, но очень хотелось верить в чудеса, которые всё-таки происходят. Разве не чудо, что мы встретились с Игорем? Чудо!
Я поёжилась от слякотной весенней распутицы, висящей на ногах тяжёлыми гирями. Ступни гудели так, словно в них поселился рой пчёл и жалит, жалит, жалит! Тысячи острых укусов!
Время шло к вечеру, а мы всего один раз остановились на пятиминутный привал, чтобы дать отдых лошадям и перекусить слипшимся комком каши из полевой кухни.
— Ты обопрись рукой на телегу, так легче идти, — посоветовала Вика. — Или представь, что мы с тобой сейчас идём по Арбату. На нас новые летние платья и белые туфельки. Куда мы с тобой идём? — Вика закатила глаза и выпалила: — Знаю! Мы идём в цирк!
Удивительно, какой силой обладают слова! В мыслях мгновенно замелькала весёлая суета сборов с тревожно-радостным голосом мамы, в десятый раз вопрошающей, не забыли ли мы билеты. Клоуны, воздушные шарики, дрессированные собачки на задних лапках. После войны я обязательно пойду в цирк и возьму с собой Витюшку Моторина. Мы сядем на самый первый ряд, и я куплю Витюшке леденцового петушка на палочке — лучше красного, потому что жёлтые не такие вкусные.
Я посмотрела на Вику и подсказала:
— А на углу Цветного бульвара продают ситро. Тебе с каким сиропом, клубничным или шиповниковым?
Я постаралась ответить весело, но вышло слезливо и жалобно, как случалось всегда, когда я представляла себя в Москве, а не на раскисшей дороге в тыловое расположение.
— Девушки, запевайте! — вдруг ни с того ни с сего приказала Фролкина. Она подошла к Оксане и требовательно посмотрела ей в глаза. — Начинай.
— Она свихнулась, — вполголоса прокомментировала Вика. — На войне так бывает. Мы из сил выбиваемся, а Фролкиной музыку подавай. Может, нам ещё и станцевать, чтобы не заскучать в дороге?
— Как у дуба старого, над лесной криницею,
Кони бьют копытами, гривой шелестят[3], —
в полный голос затянула Оксана.
«Ехали мы, ехали, сёлами, станицами…» — нестройно полетело по рядам, передаваясь друг другу, как эстафетная палочка. Мелодия крепла, разливалась вдаль и вширь, и вместе с ней распрямлялись спины и поднимались головы. В консерваторию меня точно не приняли бы. Я постоянно сбивалась с ритма, срывалась на фальцет, но орала от души, на всю ивановскую, по определению мамы, «как извозчик на рысях». Не спрашивайте, почему извозчик и почему на рысях, — этого
