же Осипа. Не, Стёпа пользовался какой-то заслуженной популярностью с уважением, и никому в голову не пришло подозревать его в чем-то диком.
За два караула до его отправки в Крас, Стёпа пошёл помначкара и, после ужина, спросил:
— Художник, можешь мне белку разрисовать? Ну, там, застава, бэтэр, в смысле, не вши, мы с пацанами в карауле?
Мог ли я? Да говно вопрос, само собой мог бы, дефицит имелся лишь в ручках, в наличии была просто синяя. Стёпа понимающе мотнул головой и ручки пришли к концу первой смены.
Караулка плохо подходила не только для рисования, караулка плохо подходила даже для отдыха. Когда мы уезжали в Крас, разбирая нары, те переливались алмазными россыпями вшиных яиц. Мы проверяли швы и всю одежду каждый свободный день и всё равно находили этих белых сволочей. К середине командировки спать и чесаться стало привычным и порой приходилось даже нормально покемарить.
Каждая война рождает немало обычного, привычного и нужного. Каждое время без войны в два раза быстрее выветривает всё необходимое из голов. Кто-то забыл, а кто-то даже не знал о многом. Печки нашим рмошникам пришлось варить прямо здесь, из чего и как попало.
Осень перетекла в зиму, ровно грязь в траншеях между ногами сменявшейся смены. Валенки оставались на постах, в караулку шли в сапогах, и где-то на подходе к концу круга в них ощутимо чавкало и хлюпало. Средство сушки имелось ровно одно — печка у нар, окружавших её буквой «п». Печка полыхала жаром и не дотягивалась через два метра длины. Сапоги с намотанными портянками стояли друг на друге, падали, мешаясь со своими близнецами, их пихали желающие отлить и шагавшие прямо по сушившейся обуви, их попинывал истопник, проходя к небольшой поленнице на запасном выходе и, когда мы просыпались, первый десяток минут расходился на поиски своих родненьких кирзачей.
Душа желала подвига, а жизнь подкидывала всякого. Через полгода многие желающие подвига решительно отказались ехать в третью командировку. Подвигов во второй хватило по уши.
Но Стёпа постарался отыскать возможность для меня и исполнения мечты. Первый караул закончился недосыпом и завершенной третью. Мне думалось завершить вечерком в распалаге, но неожиданно взревновали мои собственные дембеля, то ли не обладающие выдумкой, то ли не понимающие — на кой ляд мне оно надо какому-то Стёпе с какого-то перепуга что-то там делать.
Ревность обошлась мне и пацанам, приехавшим со мной, в утреннюю зарядку в виде кача на вертолетке. Стёпа, куривший у палатки третьей роты, понимающе кивнул и ушёл внутрь.
— Пацаны, — сказал товарищ старший сержант тем же вечером на ужине караула первого батальона, где были черпаки, слоны и мы, духи, а Стёпа в последний раз заступал помначкаром.
— Пацаны, — сказал Стёпа, честный дембель без берцев и в таких же, как у нас, кирзачах, — помогите, а? Если разводящие за художника постоят, я за вас попроверяю, а с Семёном договорюсь, он ж ничего не скажет.
Семён, старлей-пиджак, приехал с Краса чуть позже нас и вовсю учился быть настоящим офицером, ходя через день на ремень. И он, впрямь, мог ничего не сказать.
— Угу, — сказали пацаны-сержанты-слоны и вздохнули, явно мечтая о своих трех часах вместо моего чахлого тела на постах, — каэшн.
Я закончил её к концу караула. Три цвета — чёрный, красный и зелёный, синий показался лишним. На белке красовался Кавказский хребет, понизу по дороге катился 80-ый БТР с пацанами, едущими на ИРД, виднелся коровник с «кукушкой» и даже краснел минарет небольшой мечети Первомайского. А на плитах омоновского блокпоста, самым настоящим «сувенирным» шрифтом я любовно вывел хорошо заметную с крайних постов «Самара-1997».
Стёпа уехал довольный, мы, вместе помогавшие ему быть довольным, остались немного уставшими, а Тофана пришлось послать. И правильно, ты ж либо контрабас, либо дембель, а не и рыбку съесть и на ёлку не залезть, верно?
Дембельская каша и Волчок с Лисом
Это было не просто странно и сложно. Это казалось чем-то небывало идиотским и ебанутым. Осенний призыв одна тысяча девятьсот девяносто шестого года, наши «деды», являлись какими-то демонами. Что варилось в котелках самых обычных пацанов на пару лет старше, что у них срывало резьбу, превращая в отморозков — Бог весть.
Что-то там имелось дефективное, не иначе, но речь совершенно о другом. Нам предстояло жить с ними месяц, если не больше. Месяц на куске земли посреди Дагестана, девяностых и у границы с независимой Чечнёй.
С офицерами, сатанеющими от безденежья, с семьями в Красе, со снабжением через жопу да ещё и с подвывертом, с приказами командования, никак не вяжущими с текущей ситуацией и средствами для решения, с минимумом контрабасов и сержантов старших сроков службы, с пятьюдесятью процентами рядового состава, смазывающих лыжи, с… В общем — с самым обычным армейским разъебайством, помноженным в третью степень из-за принадлежности рода войск и соответствующим отношением со стороны шишек с большими звёздами что в Мск, что в Ростове-папе.
Нас ждал первый месяц настоящей службы, где чистая подшива на подворотничок казалась даже не проблемой, а так себе хернёй, не стоящей даже внимания. Месяц службы, где наши ряды вроде как должны были пополняться, но как и кем — мы особо ещё не понимали, ведь никто нам не докладывал ни о планах, ни о чём-то ещё.
А милахи два-шесть, пацаны осеннего призыва девяносто шестого года, гордившиеся духанкой под дедами с первой Чечни сходили с ума всё больше, прочнее и даже страшнее. Прямо как в ебаной, блядь, сказке, где чем дальше, тем всё чудесатее и чудесатее. Посреди ночи меня разбудил Гафуров, прописавшийся в дневальных, разбудил и показал сразу два опознавательных знака, корча своей несимпатичной рожей ещё более странно-пугающие морды и кивая на вход. Мне следовало молчать и выходить. Любопытство сгубило кошку, а доверие к как бы своему — меня.
Пацаны с первой роты смотрели, молчали и всем видом показывали, шо пиздец, ебать-колотить и вообще.
— И чего-кому? — поинтересовался я.
— Кашу, — нехотя сказал один, — печенье с маслом есть.
— Ага, — и на всякий случай, спросил, — есть курить?
«Прима» нашлась, бушлат накинул сразу, а как тихо идти на ПХД мы выучили в первые пять дней. На дворе стояла только-только начавшаяся дагестанская ночь, где ни зги не видно, под ногами жадно-липко чавкала грязь, а кухня поплёвывалась остатками искорок от печки с конфорками. Товарищи прапорщики, количеством трое, изволили готовить картошки на закусь к палёному коньяку и последней нормальной водки, привезённой с Краса.
А мне
