конкретные сведения о сложностях, с которыми можно столкнуться при построении перспективы и т. д., с чем я сам мучаюсь, – в определенном смысле довольно справедливо и верно. Во всяком случае, я откровенно тебе признаюсь, что Хейердал, который кажется всесторонне развитым человеком, гораздо больше подходит для этой роли, чем некоторые другие, которые не обладают даром объяснять свою манеру работы и не способны задавать необходимое направление и учить.
Ты говоришь о Хейердале как о человеке, который прилагает большие усилия, чтобы найти «пропорции рисунка», это как раз то, что мне нужно. Многие хорошие художники почти или совсем не имеют понятия о «пропорции рисунка», красивых штрихах, изобразительной композиции, о мысли и поэзии. А это важные вещи, к которым Огюст Перрен, Улисс Бютен и Альфонс Легро, уж не говоря про Бретона, Милле и Израэльса, относятся очень серьезно и которые никогда не упускают из виду.
Многие голландские художники вообще ничего не поняли бы в прекрасных работах Боутона, Маркса, Миллеса, Пинуэлла, дю Морье, Херкомера, Уокера – назову лишь нескольких из тех, кто является мастером «рисунка», уже не говоря о других их талантах.
Поверь, многие, увидев подобные произведения, пожимают плечами, даже художники здесь, в Бельгии, которые все же должны лучше в этом разбираться, относятся похожим образом к работам де Гру. На этой неделе я увидел две неизвестные мне ранее вещи де Гру, а именно «Новобранец» и рисунок вертикального формата «Пьяница»; эти две композиции так похожи на [работы] Боутона, такое поразительное сходство – будто два брата, не встречавшиеся ни разу, демонстрируют единодушие.
Как видишь, я разделяю твою точку зрения относительно Хейердала, сочту себя счастливчиком, если в будущем ты сможешь познакомить меня с этим человеком, и не буду настаивать на поездке в Нидерланды, – по крайней мере, раз у меня есть надежда и я могу более или менее рассчитывать на Париж.
А пока что же мне делать? По-твоему, что было бы разумнее всего? Неделю или около того я могу поработать у Раппарда, но вскоре он, вероятно, уедет. Моя спальня слишком мала, свет в ней падает неудачно, и там наверняка будут недовольны, если я частично занавешу окно, мне даже нельзя развесить на стенах свои наброски и рисунки. Когда в мае Раппард уедет, мне придется переехать, и тогда я с удовольствием бы поработал в пригороде: в Хейсте, Калмптхауте, Эттене, Схевенингене, Катвейке или где-нибудь еще. Или в Схарбеке, Харене, Грунендале, что еще ближе. Лучше там, где есть шанс встретить других художников и по возможности жить и работать с ними вместе, потому что в этом будет больше пользы и выгоды. Расходы на проживание, вне зависимости от места, составят минимум 100 франков в месяц – меньшая сумма отрицательно скажется или на моем физическом состоянии, или на необходимых материалах и инструментах.
Этой зимой, по моим расчетам, я тратил на пропитание около 100 франков в месяц, хотя на самом деле едва ли выходило так много. Значительная часть этого пошла на рисовальные принадлежности и одежду. Дело в том, что я купил два рабочих костюма из грубого черного бархата – этот материал называют плисом. Они хорошо смотрятся, в них можно выглядеть презентабельно, и к тому же они впоследствии пригодятся, потому что мне, как и любому другому [художнику], понадобится большое количество рабочей одежды для моих натурщиков. Постепенно, пока я иду к своей цели, мне нужно приобретать наряды, в крайнем случае ношеные, как мужские, так и женские.
Разумеется, мне не потребуется все сразу, тем не менее начало положено, и я буду продолжать двигаться в этом направлении.
Ты утверждаешь, и справедливо, что финансовые вопросы многим помогли и многим навредили. Да будет так; слова Бернара Палисси по-прежнему верны: «Pauvreté empêche les bons esprits de parvenir»[72]. Но когда я об этом размышляю, то должен отметить, что в такой семье, как наша, в которой два господина Ван Гога очень богаты и оба занимаются искусством – К. М. и наш дядя в Принсенхаге – и представители современного поколения которой, ты и я, выбрали то же самое направление, пусть и в разных областях; учитывая эти факты, скажем, было бы славно так или иначе не зависеть от этих 100 франков в месяц, пока я не получил постоянного места в качестве художника. Прошло три года с тех пор, как мы с дядей Кором поссорились по совершенно иному поводу, но разве это достаточная причина для того, чтобы я веки вечные оставался врагом К. М.? Мне было бы приятнее думать, что он никогда не считал меня врагом, и я счел бы это все недоразумением, с удовольствием взяв полную ответственность на себя: это лучше, чем спорить о том, виноват я или нет и в какой степени, – на подобные разбирательства у меня нет времени.
Дядя Кор нынче очень часто помогает другим художникам, и неужели было бы противоестественно, если бы он при случае проявил свое участие и ко мне? Я это все говорю не столько в надежде на денежную помощь Его Сиятельства, сколько полагая, что будет неправильно, если он продемонстрирует полнейшую нерасположенность там, где можно, по крайней мере, полностью восстановить хорошее взаимопонимание между нами. Его Сиятельство мог бы помочь мне совсем иначе, чем просто дав денег: например, сейчас или в будущем познакомить меня с такими людьми, у которых я мог бы многому научиться. И если возможно, было бы неплохо найти, при посредничестве Его Сиятельства, временную должность, пока я не устроился на постоянную работу, например в каком-нибудь парижском иллюстрированном журнале. Я говорил с папой об этом, приведет ли это к какому-нибудь результату, я не знаю; однако я заметил, что люди находят странным и не поддающимся объяснению тот факт, что я должен прозябать, принадлежа к такому-то и такому-то семейству. Обычно я отвечаю, что это временно и вскоре все наладится. Но все же я посчитал целесообразным обговорить это с папой и с тобой, а также упомянул об этом в письме господину Терстеху, но Его Сиятельство, кажется, не понял моих намерений, решив, что я намерен жить за счет К. М., и, исходя из этого умозаключения, написал мне весьма резкое письмо, указав, что я не имею никаких прав на что-либо подобное. Я не говорю, что моя позиция верна, но мне бы хотелось сейчас и в будущем избежать кривотолков в мастерских, и потому я, по-моему, должен, хотя бы временно, восстановить хорошие отношения с членами моей семьи в глазах всего мира, рассчитывая на то, что мнение обо мне в итоге изменится. Если этого никто не захочет, быть по сему, но тогда я не смогу помешать людям судачить об этом. Если я прямо сейчас напишу К. М. или отправлюсь к Его Сиятельству, есть шанс, что мое письмо оставят без внимания или что я буду принят весьма холодно, поэтому я рассказываю об этом папе и тебе – ты, пожалуй, можешь мимоходом упомянуть об этом, и тогда меня не поймут превратно. Я не рассчитываю получить от Его Сиятельства деньги, как подумал господин Терстех, разве что он, поговорив со мной, поверит в меня и мое будущее и начнет смотреть на меня совершенно иными глазами. И если он придет к такому выводу, то я точно не отвергну его помощь, это само собой, и тогда он сможет облегчить мне жизнь, не просто дав денег, но и, например, [помогая мне] в течение того времени, пока я не уеду в Париж. Я написал господину Терстеху, что ничуть не удивлен тем, как он воспринял мое письмо, потому что он ранее сам говорил мне о «праздности». И одновременно я вижу по тону твоего письма и чувствую по твоему энергичному содействию, что ты больше не видишь мое трудное положение в таком мрачном свете, поэтому надеюсь, что и господин Терстех постепенно изменит свое мнение. Тем более что Его Сиятельство был первым, кто помог мне с Баргом, за что я вечно буду ему благодарен.
Ты пишешь о манекене. Это не слишком к спеху, но, знаешь ли, он бы очень пригодился при построении композиций и поз. Лучше подождать, чтобы приобрести предмет лучшего качества, чем поспешить и заполучить непригодный для работы экземпляр.
Обращай особое внимание на всевозможные иллюстрации или книги о пропорциях и разузнай о них как можно больше –
