Книга Ростов. Лабиринт - Александра Давыдова

Батюшка кружил вокруг гроба и пел «Со святыми упокой» — тонким голосом, чуть грассируя. Слова текли сквозь Макара, не задевая его, не обладая ни смыслом, ни формой — что-то тягучее и звенящее эхом из-под свода. Не поднимая глаз на родителей и дядю Ваню с тетей Олей, Шорох разглядывал кадило в руках священника — он почему-то никогда раньше не думал, что в момент взмаха нужно потянуть за цепочку, чтобы приподнять крышку и дым пошел сильнее.

До этого момента Макар всего однажды был на похоронах, двенадцать лет назад, у двоюродной бабушки. Единственный вопрос, который занимал его тогда все утро: «А вдруг я начну смеяться и все решат, что я дурак и плохой внук?» Но стоило приехать в церковь, где маленькому Макару дали свечку, как он разревелся и не унимался до самых поминок. Сейчас же наоборот — когда гроб вытащили из катафалка и поставили на табуретки посреди светлого зала, Макар вдруг успокоился. Почти.

Пришло осознание. Это не горе. Это безысходность. Горе — когда можно что-то изменить. А сейчас уже... что расстраиваться? «Чего уж теперь», — говорила мама, успокаивая утром Илюшу. Действительно. Чего уж теперь.

— Можно прощаться, — сказал батюшка.

Тетя Оля первая подошла к открытому гробу, нагнулась, быстро поцеловала сына в лоб и отошла. Схватила дядю Ваню за локоть, как-то вдруг съежилась, стала меньше ростом и задрожала. Макар подержал руку у Гохи на плече, посмотрел на его бледное лицо — странное, будто изменившееся, незнакомое. Потом вышел на крыльцо — не хотел видеть, как закрывают крышку и завинчивают болты. Дождь чуть накрапывал, на востоке между облаками проглядывала синева.

Северное кладбище — или Северный нежилой массив, как его называли в шутку, — тянулось на десятки километров. Самое большое кладбище в Европе, двести восемьдесят гектаров. Если у родственников умершего было не слишком много денег, ему выделяли место по плану, почти у горизонта, на самом краю массива, и закапывали в красноватую глинистую почву среди десятков таких же холмиков. Цыбины же выбили участок поближе — оформили подзахоронение к родным. Всего три квартала от церкви, рядом с кустами сирени.

Места было мало, совсем впритык, и выкопанной землей засыпали наполовину два ближайших памятника. Оградки мешались под ногами, Макар все боялся, что поддатые могильщики споткнутся и уронят Цыбу. Его Цыбу. Но никто не споткнулся, гроб спустили на длинных ремнях в могилу, мужик с лопатой хрипло предложил всем бросить по три горсти земли... Направился к дяде Ване, отвел его в сторону, стал просить еще две тысячи сверх уплаченного — «чтобы оградку получше сделали». Тот растерянно кивал, как болванчик, пытался достать деньги, тянулся и не попадал пальцами в нагрудный карман.

Когда могилу закопали, все замялись. Нужно было что-то сказать — что-то хорошее, светлое, чтобы улыбнуться и вспомнить живого настоящего Цыбу, а не стоять молча вокруг таблички «Игорь Цыбин, 1995–2012». Снова хлынул ливень. Мама ухватила тетю Олю за плечи и повела к машинам, мужчины побрели следом. Макар дождался, пока все отойдут, подошел к могиле, присел рядом с ней на корточки, зачем-то примял землю ладонью. Пытался придумать нужные слова, но не получалось.

— Макар...

Она вышла из-за соседнего памятника, двухметровой серой плиты с выгравированным ангелом.

— Карина, — Макар неловко поднялся, вытер ладони о штаны. — Я к тебе приходил.

— Я знаю. Дед сказал.

— Он не пустил меня...

— Тоже знаю.

— Спасибо тебе. Спасибо, что пришла. Я же... Ну, помнишь, говорил, что Цыба тебе понравится. Понравился бы.

— Я... Ты только не думай, что я сошла с ума. — Карина откинула капюшон и посмотрела — не на Макара, а будто сквозь него, в другой мир. Глаза у нее были такие же красные, воспаленные и заплаканные. — Я знаю, как все исправить.

— Все?

— Вражду семейную. И это тоже, — она показала на свежий холмик с табличкой.

Макар подошел. Положил руки ей на плечи. Кивнул. Рассказывай, мол. И она заговорила торопливо, глотая слова, словно боялась не успеть:

— Дед... Он тебя выгнал, но он хороший, правда. Он просто о лабиринте волнуется. Он же смотритель. То есть теперь я — смотритель, но это он меня всему научил. Я только одного не знала раньше. Про линзу. Он мне рассказал вчера. Ради нее лабиринт и построили. Барбаро построил, в пятнадцатом веке еще. Не чтобы сокровища спрятать. Понимаешь?

— Еще не совсем.

— Сейчас поймешь. Линза — в самом центре, туда можно только с разрешения хозяина... то есть Барбаро, пройти. Не волнуйся, я разрешение добуду. Я все продумала. А! Главное! Линза — это портал. Через него можно перемещаться во времени куда угодно. Теперь понял?

— То есть ты хочешь сказать...

— Мы можем вернуться в прошлое и сделать так, чтобы наши семьи не ссорились! Тогда мы сможем быть вместе. И вы с Бобром не подеретесь. И Цыба не умрет.

* * *

Взявшись за руки, они побежали к машине. Вдруг Макар затормозил, оглянулся.

— Забыл что-то?

— Ага.

Он вытер со щек капли дождя, втянул воздух со свистом и выпалил:

— Чтоб мой глаз заплесневел! Чтоб чудище отгрызло мне руки! Чтоб я лопнул, Гоха, если у меня не получится. Ты, главное, верь, хорошо?