Книга Первые - Иоланта Палла

Осознание проносится током по венам. Напрягает весь организм. Я перестаю улыбаться, как полоумный. Сердце вот-вот треснет от напора чувств, которые по своему объему превосходят все возможные.

— Что-то не так? — Лиза перестает улыбаться, а я застываю с телефоном в руке.

— Нет, — трясу айфоном в воздухе, — хочу тебя сфоткать. Улыбнись, Лиз.

— Нет… — отмахивается, пытается спрятать лицо, но мне удается сделать несколько кадров, пока мы дурачимся. Слышать ее смех и вовсе вышка по ощущениям. Ставлю одну из фоток на заставку и убираю телефон в карман куртки. Снова тяну ее к себе, но на этот раз присасываюсь к губам отнюдь не по-детски. Напираю. Заставляю танцевать ее язык с моим. Так вкусно, мать твою! Шоколадного поцелуя у меня еще никогда не было.

— Хочу тебя, Лиз… — выдаю, не успевая остудить кровь. Кирьянова каменеет. Тут же, словно я сказал что-то обидное. — Красивая… — трусь о ее нос, как долбанный котенок. — Моя… Моя Лиза… — она вроде обмякает, но все равно отстраняется. — Лиз?

Она упрямо молчит, пока я выискиваю в ее лице ответ на вопрос. Что не так?

— Если ты только из-за этого со мной, то… — краснеет, как рак, а я улыбаюсь. — Это не смешно!

— Лиз, — прижимаю к себе. Сопротивляется. У меня выскакивает идиотский смех. — Да стой ты! — еле заставляю посмотреть мне в глаза. — Не захочешь, ничего не будет. Я хочу, чтобы ты рядом была. Слышишь? Подожду, сколько нужно.

— Да?

— Да, — улыбаюсь еще шире от ее смущения, — только долго не тяни, а то передо мной слишком сладкий десерт. Боюсь, что не сдержусь и съем.

38

Маршал

Есть вещества, которые ты пробуешь лишь раз, и всё — попал в стойкую зависимость. В этом случае разум подает тревожные сигналы о том, что тебя можно спасти, что подводит сугубо телесная оболочка, но ты силён духом и сможешь победить. Как с допингом в спорте. Необходимо скрутить волю в кулаке, стиснуть зубы и работать над собой. В случае с Кирьяновой так не получается. Я будто в ловушке, из которой нет выхода. И мозг, и тело настроены на один радар. Ловят одну волну. Других попросту не существует. Помешан на ней конкретно, а после прогулки по набережной и вовсе привязан к ней. Понимаю, что чувствую. Люблю. От этого слова пробирает до самого нутра. Страшат ощущения, но они приносят кайф в огромных дозах, изо дня в день я его ловлю, тиская свою Лизу. Дорываюсь до новых участков ее прелестного тела и сгораю заживо.

Хочется сорваться с катушек и отлюбить её, как умею, но отчего-то стопорю процесс. Нет желания быть с Кирьяновой, как с другими. Настроен на что-то незабываемое. Одно, а не многочисленное. Вот только весь свет перекрывает мать со своими закидонами. После очередного цирка уже вернулась с больницы. Отец скинул на меня заботу о ней. Хотя с заботой я погорячился. Скорее контроль. Я, скрипя зубами, слежу за тем, чтобы она снова не вкинула в себя какие-нибудь таблетки. Жду, когда Грех устроит мне встречу со своим дядькой. Оказалось, что все проще, чем я думал. Основная сложность — уломать мать на лечение. И тут я не знал, с какой стороны к ней подойти. Все мысленно подбирал слова, но не начинал столь «приятную» беседу.

С ней вообще сложно было перебрасываться даже парой фраз. За простым вопросом следовали обвинения и нытье, которого раньше она в мой адрес не кидала. Я выжидаю удачного момента, когда мы будем дома, а не среди толпы. Не хочу устраивать прилюдное шоу. Мама тоже стала напряженной в моем присутствии. Раньше прижималась ко мне и ласково называла, а сейчас отстраненно водит пальцем по кружке и смотрит в окно. Как пробивать путь к ее сознанию, если там бетонный блок?

— Мне нужно отъехать ненадолго, — начинаю первым. Лиза ждет. В универе нам не удалось пообщаться. Она с Инной крутилась, а меня преподы за прогулы отчитывали. Потом к Аристарху усвистал и в больницу. До Милых Ушек дорвался с самого утра, когда зажал в машине. И все. Мне этого катастрофически мало.

— Конечно, — на лице матери появляется кривая улыбка. Бросает на меня взгляд, как в свое время на отца. — Езжай. Раз у тебя есть дела поважнее.

— Мам, — со свистом тяну кислород в легкие. Вся еда поперек горла становится. Она складывает руки на груди. Под глазами синева. Губы сухие. Волосы потеряли свой блеск. Из милой хрупкой женщины она превратилась в злобную и чужую тетку.

— Я не останусь одна, не переживай, Тошенька, — произносит с усмешкой и вновь исследует взглядом окно, — иди туда, где важнее.

До хруста сжимаю кулаки и стискиваю зубы. Ненавижу такие ходы. Убивает же без анестезии.

— Перестань, — сиплю на низких нотах, — я нормально с тобой поговорить хотел.

— Неужели? Ты хотел, сынок? А я вот тоже хотела побыть с тобой, но… — часто моргает и отворачивается. — Открой дверь, если не сложно, — указывает на дверной проем, когда по всей квартире разлетается трель. Кто-то активно жмет на звонок и не убирает палец.

Со скрипом отодвигаю стул и выхожу из кухни. Сердце почему-то ускоряет ритм своих сокращений. Каждый шаг громким гулом пролетает по черепной коробке. Дергаю ворот толстовки, чтобы снизить его давление на шею, открываю дверь и ошарашенно смотрю на гостью. Хотя, чему я удивлен? Кого еще мать могла позвать мне назло?

— Впустишь? — Кристина задирает свой нос и показывает максимум надменности и важности. В университете ходит, как обиженная принцесса. Даже поприветствовать не в состоянии, а сейчас наигранно улыбается. В глазах страх.

Отхожу, напрягаясь всем телом, когда в нос ударяет аромат ее приторных духов, закрываю верь и смотрю на то, как Крис снимает куртку, разувается и поправляет волосы.

— Зачем приперлась?

Она округляет глаза, притворяясь невинной овечкой. За несколько лет общения изучил ее повадки и сейчас чувствую концентрированный шлейф фальши. Другой бы не заметил, а я по жестам вижу, что озабоченная подруга детства врет.

— Твоя мама попросила с ней побыть. Ей одиноко… — игра мастерская не придерешься, и это жутко раздражает. — Что… — пищит, когда сокращаю между нами расстояние и прижимаю к стене, сжимая пальцы на тонкой шейке. — Что ты творишь? — шипит и бьет по моей руке своими.

— Лучше бы ты обходила наш дом и семью стороной, Крис.

— Больной, — перестает сопротивляться и улыбается, как полоумная, — ради своей серой мыши стараешься? Так я тебя