жизнь как игру, но бегать по улицам города, искать жетоны, воображать, что мы — единственные выжившие на планете мне было весело первые месяца два. А потом случился первый сбой и меня накрыло.
Абсолютно одинаковые дни.
Ничем не отличающиеся друг от друга приемы пищи.
До тошноты не меняющиеся виды за пределами лагеря.
И удушающая безысходность от осознания того, что отсюда не выбраться.
Никогда нам не собрать необходимого количества жетонов. Не потому что не сможем. Нам не позволят. А о том, чтобы сыграть с «одноруким бандитом» в игру под названием «Пан или пропал» не может идти и речи. Я видел тех, кто проигрывал все свои жетоны, входя в азарт от победы. Но не видел ни одного, кто бы таким способом смог озолотиться и покинуть лагерь.
Шух. Шух. Шух.
Отсюда не выбраться.
Шух. Шух. Шух.
В городе, как и прежде однообразно скучно, мне кажется, что я выучил в нем каждую пылинку. Наша группа состоит из пяти человек, но доверять в ней я могу только себе и Тохе.
— Так, давайте разделяться, — говорит наш названный лидер.
Мурат ростом под два метра, но абсолютно тощий. Черная борода до самой груди, а голова начисто выбрита. Когда я с ним только познакомился, то он произвел на меня впечатление тихушного душнилы. Взгляд у него не хороший, смотрит всегда исподлобья, насколько это возможно с его ростом. Мурат редко говорит с кем-то не из своей компании, никогда не здоровается первым. Да и на приветствие тоже никогда не отвечает. Но все это там, в лагере. За его пределами Мурат совершенно другой человек. Внимательный и осторожный, иногда даже чересчур. Поговаривали, что ему осталось добыть Князю последнюю партию жетонов, тогда он свободен.
Завидно, если это правда.
— Через два часа встречаемся на этом месте. В дома не заходить. Всем понятно? — он поочередно смотрит на каждого из нас. — Все помнят, что случилось с группой Алекса?
Воспоминание еще живо, спору нет.
Мы расходимся в разные стороны: Мурат в одну, мы с Тохой в другую, двое оставшихся в оставшиеся.
— Если так подумать, — начинает Тоха, когда мы определились, куда именно пойдем, — то разве группа Алекса просто не сбежала?
Может, они и сбежали. Но если это так, то где они сейчас? Уже месяц с их исчезновения прошел.
— Не, конечно, Петров со своей группой видел, как они заходили в дом, но… они же не видели, чтобы они выходили?
— Не видели, — говорю я, осматривая окна последних этажей высотного дома.
— И не видели, чтобы их что-то сожрало, так?
— Так.
— Тогда откуда эти слухи про обитающую в домах нечисть?
— «Горожане».
— Да как не называй, — отмахивается Тоха. — «Горожане», «нечисть», «зомби». Сути дела это не меняет. К тому же «горожане» днем не опасны.
Спорное утверждение. Где доказательства?
Слова Князя не в счет.
— Я думаю, что они нашли выход и сбежали.
— Хорошо, если это так.
— Почему?
— Потому что это вселяет надежду на то, что и нам удастся сбежать.
Дальше мы идем в тишине.
Карта в моем кармане слегка выпирает, и я время от времени проверяю, чтобы она была на месте. Мы как и прежде ищем жетоны, но с момента первого отключения многое изменилось. Теперь в город в день выходят только две группы, каждая состоит от трех до шести человек. Никого насильно из лагеря не выпихивают, но если ничего не приносишь Князю — не ешь. Нет, ешь, конечно, но тех крошек недостаточно для того, чтобы поддерживать тело в состоянии выходить в город. Потребление питьевой воды сократили, в душ и то ходят по строгому расписанию и по определенной очередности: чем ты в лагере важнее, тем ближе твоя очередь.
И это классовое разделение многим начинает не нравиться.
А еще… возможно, это только мне так кажется, но что-то в городе меняется.
Я останавливаюсь и поднимаю голову вверх. Светлое небо лишь обманчивые экраны, но ведь за ними нормальный мир. Люди ходят там и не ведают, что творится под их ногами.
— Душно как-то, — говорит Тоха, отлепляя футболку от своего тела.
Ткань насквозь мокрая от пота, будто Тоха только что побывал под тропическим ливнем.
— Нет, я серьезно, — добавляет он. Его щеки наливаются кровавым румянцем. — Тебе не жарко?
— Жарко.
— Будто воздух откачивают, да?
Откачивают воздух?
Дышать действительно тяжело. Не могу наполнить легкие воздухом.
Внезапно в городе гремит гром. Гулкое «Ба-бах!» оглушает и заставляет нас одновременно вздрогнуть.
— Что за черт? — Тоха смотрит на чистое лазурное «небо».
Не хорошее у меня предчувствие.
— Давай сворачиваться на сегодня, — говорю я. — Возвращаемся к месту сбора.
— Чего? — Тоха не по-детски возмущен. — Если сегодня ничего не принесем, то останемся голодными. А следующий наш выход только через два дня.
— Попьешь холодной воды в душе. Говорят голод забивает на ура.
— С ума сошел?!
И будто в солидарность с ним нас окатывает ледяной ливень.
— Да что за фигня?!
«Небо» остается чистым, ни одного облачка.
Мы прячемся под козырьком подъезда дома, у которого остановились. Теперь мы действительно насквозь мокрые.
— Костя, что за фигня с этим местом?
— Откуда мне знать? — Мой голос звучит раздраженно. — Я по-твоему что, в этом разбираюсь?
Лучше бы разбирался. Потому что следующим системным выпадом становится снег. Настоящий, черт бы его побрал снег, а затем град! Температура так быстро падает, что вокруг нас все замерзает. И мы тоже.
— Костя, валим в лагерь, — произносит Тоха, обнимая себя за плечи.
Хорошее предложение.
Мы бежим. Ноги разъезжаются в разные стороны, все дороги в городе становятся катком. А мы в неподходящей обуви.
Высокую фигуру Мурата я замечаю издали, кричу ему и машу рукой. Он останавливается, выбрасывая свою руку вверх.
А в следующую секунду город погружается в темноту. И я знаю, что последует за этим.
Ц-ц-ц… Ц-ц-ц… Ц-ц-ц…
Воспоминание десятое — Сбор
Шух. Шух. Шух.
Интересно, тот, кто желает своей смерти, но при этом, когда она наступает на пятки, изо всех сил старается от нее убежать, нормальный человек? Наверное, нормальный. Кто-нибудь умный обязательно ответит на это вопрос так: «Человек — существо из животного мира, а любому животному, даже жалкой букашке, свойственно до последнего сражаться за свою жизнь». Что ж, согласен.
Поэтому, наверно, я все еще жив.
Шух. Шух. Шух.
Думать о том, каким чудом нам с Тохой удалось добраться до лагеря в кромешной темноте и сколько при этом патронов мы потратили, не хочется. Но не думать о том, что кроме нас двоих никто
