— Выбираю, что по этому случаю надеть.
— Что, прости?
— Я иду к тебе.
— Ты не будешь разочарован.
В кружке оставался кофе, где-то на дюйм, я нашарил бутылку скотча, налил еще на дюйм. Подровнял баланс. Быстро выпил. Захотелось повторить, но я не стал.
Лилиан ждала в гостиной. Кто-то здесь провел приличную работу. Вся мебель была собрана в дальнем углу. Ковры скатаны. Пол доведен до зеркального блеска. В центре устроена небольшая сцена, которую освещал прожектор. Я подумал: «О, черт!»
Напротив сцены стоял одинокий стул. За ним — стол с кучей выпивки. Я сел, проверил бутылки, нашел «Джонни Уокер». Налил от чистого сердца. Виски мне точно понадобится.
Заиграла классическая музыка, свет погас.
На сцене появился Джордан, в черном костюме, с бабочкой. Произнес нараспев:
— С особым удовольствием я объявляю о возвращении Лилиан Палмер. Сегодня вечером она прочитает вам небольшой отрывок из Дэвида Герберта Лоуренса. Его Плач о навсегда потерянной Англии.
Я сам уже начинал чувствовать себя навсегда потерянным. Глотнул скотча. Джордан поклонился и свалил. Если он ждал аплодисментов, пусть ждет дальше.
Аплодисментов не последовало.
Появилась она. Одетая во что-то вроде тонкого сари. Я четко видел ее буфера. Склонила голову. Медленно начала:
— И это Англия, о мой Бог, она разбивает мне сердце. О эта Англия, о эти стрельчатые окна, вязы, о это прошлое — великое прошлое, разрушающееся не от силы наливающихся соком бутонов, но от гнета иссушенных листьев. О нет, я этого не вынесу. И суровая зима ожидает нас, когда все видения исчезнут и все воспоминания умрут. Я не вынесу этого, о мое прошлое, исчезающий, гибнущий, ускользающий берег — такой величественный и такой необъятный.
Я выключился. И даже как будто немного вздремнул. Бутыль «Джонни Уокера» стремительно пустела. Наконец представление закончилось. Я встал, пошатываясь, и крикнул:
Bravo
Magnifique
Эй, красные, вперед!
Следующее, что я помню: я на сцене, срываю с Лилиан одежду. Это было
потно
громко
яростно.
Смутно помню, как она впилась зубами в мою шею и как я зарычал:
— Ты гребаная вампирша!
Когда все кончилось, я лежал на спине и пытался вздохнуть. Она сказала:
— Могу ли я сделать вывод, что тебе понравилось мое исполнение?
Которое из двух?
Я свернулся калачиком и вырубился.
Кто-то тряс меня, и я пытался его оттолкнуть.
Наконец я сел. Надо мной стоял Джордан; он сказал:
— Тебе нужно кое на что взглянуть.
— Сейчас?
Попытался рассмотреть, который час. Это стоило больших усилий.
Три сорок пять.
— Господи, — простонал я, — это не может подождать?
— Это абсолютно необходимо. Я жду тебя на кухне.
Я тряхнул головой. Зря я это сделал. Она просто завопила от боли. Не говоря уже о бурлящем желудке. Джордан подошел к двери, сказал:
— И неплохо бы вам одеться.
Разламываясь от боли, я натянул джинсы и измятую белую рубашку. Потом меня вырвало.
Джордан держал фонарь и смотрел на меня. Кивнул и пошел вперед. Стояла беспросветная черная ночь. Джордан прошел по газону и остановился у вяза. Подождал, когда я подойду. Сказал:
— Ты готов?
— К чему?
Он направил яркий луч света на ветви. На толстом суке висел Билли Нортон. На месте паха чернела громадная дыра. Я пробормотал:
— Господи Иисусе.
Упал на колени и начал блевать. Джордан выключил фонарь.
Тихо спросил:
— Твой друг?
— Да.
Он достал маленькую фляжку и пачку сигарет. Зажег одну, протянул мне. Отвинтил крышку с фляжки, дал фляжку мне. Я выпил всё, он сказал:
— Бренди с портвейном.
Когда эта смесь упала мне в желудок, он попытался все извергнуть обратно, но потом предпочел этого не делать и успокоился. Я смог закурить.
Постарался не смотреть на Билли. Джордан спросил:
— Ты заметил, что у него с рукой?
— Что?.. Нет.
— На правой руке нет пальцев, это как подпись.
— Что?
— Vosnok. Восточноевропейский эскадрон смерти. С тех пор как подняли железный занавес, они остались без работы. Лондон привлекает хищников.
— Керковян!
Джордан кивнул и добавил:
— Полагаю, обойдемся без полиции.
— Я буду очень признателен.
Мы зарыли его за домом. Работа была тяжелая — по крайней мере, для меня. Похмелье не очень ладит с лопатой. Я весь обливался потом. К тому же я был босой, а земля была как трясина. Джордан копал в хорошем темпе. Я сказал:
— Похоже, ты и раньше это делал.
— Много раз, — подтвердил он.
У меня не было с собой бутылки, чтобы спросить его, имеет ли он в виду «в этом месте». О каких-то вещах лучше помалкивать. Когда мы закончили, Джордан спросил:
— Хочешь сказать последнее слово?
Какая-то часть меня хотела завопить: «Скатертью дорожка!» Я кивнул и сказал:
— Прощай… Билли.
Джордану этого показалось вполне достаточно. Он пошел к дому. Я за ним. После меня на кухне остались грязные следы моих ног. Я сказал:
— Прошу прощения.
Он достал один из своих пакетиков с порошком и начал смешивать оздоровительный эликсир. Мой мозг перешел в состояние свободного падения.
В тюрьме ты никого не просишь об одолжении и никому его не делаешь. Иначе ты подвергнешь себя опасности. Я нарушил это правило только однажды. Ради парня по имени Крейг. Я прикрыл его, когда он растерялся. Потом он всегда садился есть рядом со мной. И даже предлагал мне свой десерт.
Его брат был копом. Не обычной грязью, а заслуженным детективом, который поймал больше растлителей детей, чем Эндрю Уокс. Но в конце концов бездна взглянула и на него. Однажды ночью, крепко напившись, он обнаружил, что крадется за ребенком. Он стряхнул наваждение, немедленно вернулся домой и застрелился. Только Крейг знал причину самоубийства. Для остальных полицейских детектив остался героем и просто «закусил» пистолетом. Крейг поднял взгляд от своей жратвы и посмотрел мне прямо в глаза. Заключенные никогда так не делают, если у них нет с собой ножа или куска трубы для уверенности.
— Суть этой истории в том, что я избегаю проявлять слишком большое рвение. И когда тюремная братва гоняется за петухами, я воздерживаюсь.
