только кончится?
– По весне, – оптимистично заявил Альгидрас.
Злата отстранилась, стукнула его по плечу и тут же ойкнула и спросила:
– Больно?
Альгидрас помотал головой, хотя я хорошо помнила вздувшийся воспаленный рубец на его левом плече. Аккурат там, куда опустилась ладонь Златы. Мне показалось, что он почувствовал мои мысли, потому что бросил на меня короткий взгляд. Я ощутила волну неловкости. При этом не моей. Привычно удивилась нашей эмпатической связи и пообещала себе перехватить хванца после обеда.
Обед прошел за обсуждением предстоящего путешествия. Путешествием нашу поездку я окрестила про себя, потому что если для них недельная поездка – это обычное явление, то по моим меркам это тянуло на настоящее приключение.
Злата с Альгидрасом обсуждали какие-то малопонятные мне предметы, которые нужно было взять с собой в дорогу. Я внимательно слушала и наблюдала за ними. Альгидрас чуть расслабился, перестал сидеть так, будто кол проглотил, и начал посмеиваться над Златой. Я успела заметить, что Радим относился к Злате с какой-то пугливой осторожностью: не перечил, не указывал. Альгидрас же не упускал момента над ней подшутить. Радим поначалу хмурился, но, видя, что Злату это веселит и расслабляет, расслабился тоже. Иногда я ловила на себе взгляд Радима, и было в нем столько любви и благодарности, что мне хотелось опустить глаза. Однако я смотрела в ответ и улыбалась, хотя внутри все цепенело от мысли, что я его обманываю. Мне было тошно.
Когда обед закончился, я вызвалась убрать со стола. И пусть женщины здесь были привычны к труду, мне все-таки хотелось чуть облегчить Злате жизнь.
А еще очень хотелось сбежать из-за стола, потому что я остро чувствовала: мне здесь не место. Однако стоило сгрузить посуду в таз в сенях, как подбежавшая тут же девочка ловко меня оттеснила и схватилась за кувшин с водой. У Златы и без меня хватало помощниц, так что пришлось идти обратно. Радима не было, и на мой вопросительный взгляд Злата пояснила, что он ушел за рукоятью для кинжала. Мол, купил давеча, а Олегу так и не успел показать. Сам Альгидрас сидел за столом, чуть сгорбившись, и отстукивал пальцами какой-то ритм. Он явно находился в задумчивости и даже не посмотрел в мою строну. Меня же посетила мимолетная мысль: откуда Альгидрас может знать хоть что-либо о ритмах? Я ни разу не слышала музыки в Свири – песни, что пели женщины за работой, не в счет – и не видела ни одного музыкального инструмента. Может быть, повода не было, но что-то все равно мне подсказывало, что музыка – не слишком обыденное явление здесь. Тем более такая ритмичная. Если уж и должны существовать здесь какие-то инструменты, то скорее щипковые.
Однако Альгидрас отбивал драйвовый ритм.
– Что ты выстукиваешь? – спросила я.
Пальцы Альгидраса замерли над столешницей, он повернулся ко мне всем корпусом и посмотрел так, словно мой вопрос был очень личным. Впрочем, может, так и было. Кто их тут поймет?
– Старинная хванская мелодия? – предположила Злата.
Альгидрас медленно покачал головой, и еще до того, как он это сделал, я уже откуда-то знала, что к хванам эта мелодия не имеет никакого отношения.
– Это старая песня морских разбойников, – ответил он медленно, все еще глядя мне в глаза.
«Меня воспитал старый разбойник», – вспомнила я его слова, сказанные Миролюбу. «Его имя Харим», – сказал он мне позже. Мне вдруг захотелось спросить, считает ли он себя хваном при таком раскладе? Его матерью была Та, что не с людьми, половину своей жизни он прожил в монастыре среди чужих людей, на острове собственный отец принес его в жертву кварам, вырастил же его и вовсе старый разбойник, который вообще неизвестно к какому народу принадлежал. Кем же он должен себя чувствовать?
– Споешь как-нибудь? – спросила я вместо этого.
Ожидала, что либо он, либо Злата рассмеются, однако Альгидрас повел плечом и произнес:
– Ты все равно не поймешь ни слова.
– На каком она языке? – спросила я, хотя уже знала, что, независимо от ответа, просто хочу это услышать.
– На хванском, – совершенно нелогично заключила Злата.
Во взгляде Альгидраса, по-прежнему обращенном ко мне, что-то дрогнуло.
– На старокварском, – негромко, но отчетливо ответил он.
Злата охнула, а я невольно моргнула. Альгидрас смотрел прямо на меня, и я снова ловила себя на том далеком ощущении, которое возникло в нашу первую встречу. Я знала его настоящее имя. Но это все, что мне было известно о нем достоверно. Прошло почти два месяца, но ничего не изменилось. Он позволил увидеть лишь какие-то детали своего прошлого, кусочки цветной мозаики, которые, как я отчетливо вдруг поняла, не складываются в единую картину. Я по-прежнему не знала о нем главного. Кто он? И какую игру ведет?
Мысль об игре тоже оформилась совершенно отчетливо. Сначала я даже не поняла, почему она пришла мне в голову, а потом мозг зафиксировал то, что Альгидрас, сидевший сейчас за этим столом, совсем не походил на себя самого еще недельной давности. В нем словно появилась какая-то сила. Я отдавала себе отчет в том, что смотрю на человека, который едва не умер меньше недели назад. И что совсем недавно видела его раздавленным, обессиленным, израненным мальчиком. Того мальчика больше не было. Этот Альгидрас был собран и уверен в себе. А еще его щиты вновь стояли наглухо, и до меня больше не долетало даже тени его эмоций.
Скрипнула дверь, и вернулся Радим, прервав нашу игру в гляделки. Он посмотрел на Злату с непередаваемым выражением лица, некоторое время молчал, а потом осторожно произнес:
– Все покои обыскал. На полочку убрала. За горшочки с мазями.
Злата непонимающе смотрела на мужа несколько секунд, а потом прыснула:
– Я не со зла. Зимка отвлекла, а я горшочек ставила, да рукоятку в руках держала. Вот вместе их и прибрала, да забыла.
Щека Радима дернулась, но он тут же расплылся в широкой улыбке.
– Следи теперь за всем, воевода. А то меч свой в сундуке с приданым найдешь, – улыбнулся Альгидрас.
Радим покачал головой и протянул ему рукоять. Альгидрас принял рукоять, вырезанную из кости, стал вертеть ее так и эдак, провел ногтем по линии узора. Меня не вдохновляли их мужские игрища, и я открыла было рот, чтобы сообщить Злате, что выйду во двор, как мой взгляд, скользнув над склонившимся Радимом, упал на притолоку над дверью в их со Златой покои. Я так и застыла с открытым ртом, не выдавив ни звука. Во сне, будучи Всемилой, я не обратила никакого внимания на эту резьбу, а сейчас стояла и смотрела на копию узора, вышитого на нарядном платье Всемилы. Том самом платье, в котором я вышла на берег встречать князя и которое так взволновало Альгидраса тогда.
С усилием отведя взгляд от резьбы, я посмотрела на мужчин. Радим опирался ладонью на стол и нависал над сидящим Альгидрасом. Мой взгляд зацепился за выступившие позвонки над воротом рубахи хванца. Повязки на его шее больше не было.
Как тогда он ответил Всемиле про резьбу? «Это для мужниной жены… А коль такой узор вышьешь, беду накличешь…»
Мое сердце пропустило удар и понеслось вскачь. «Кто ты?» – вновь захотелось мне спросить. Откуда ты на самом деле? И что стоит за твоим умением говорить с теми, кого сторонятся люди? Почему ты можешь делать то, что недоступно другим? Хванов считали чудесниками. Ты такой потому, что хванец? Впрочем, я ведь видела, как погибла твоя деревня. Были бы вы чудесниками… «Не жег бы твой сын погребальные костры», – как сказал князь Добронеге.
Что это за Святыня? Кого она хранит? Как? От чего?
Мир словно замер и начал потихоньку ускользать, как бывало, когда вот-вот появятся какие-то видения. Я отстраненно обратила внимание на то, как напряглась спина Альгидраса, как он медленно выпрямился и передал рукоять Радиму, что-то сказал Злате, вызвав ее смех, а потом крутанулся на лавке, перебрасывая ноги, и уже через секунду стоял передо мной.
Я не сразу поняла, что он от меня хочет, потому что не расслышала его слов за звоном в ушах. А потом почувствовала на своей ладони его горячую руку. Альгидрас улыбнулся и потянул меня к выходу. Я бросила взгляд на Радима, но тот что-то говорил Злате и на нас не смотрел.
Звон в ушах стал почти нестерпимым. Мир задрожал и казался теперь совсем нереальным, и только рука Альгидраса была точно якорь, удерживавший меня в этой части вселенной.
