выдают.
– Слышала.
– Ну раз слышала, так бери, не задерживайся.
Сучков действовал так резко, нахраписто, что Анисья Фёдоровна в конце концов поддалась.
– Возьму, возьму, – хрюкнула она, – только денег нет. Может, возьмёшь чайниками?
– Я тебя, мать, стукну за такие слова, – рассвирепел Сучков.
– Чего меня стукать-то? – защищалась Анисья. – Денег ведь всё равно нет. Стукай, не стукай.
Сучков сбегал домой.
– Бери, Боря, бери! – увещевала его Соня. – Не будь как баран. Всё-таки чайник лучше, чем гроб. Спокойней. Уютней. Ещё лучше – возьми самоварами.
– Какие у неё самовары…
– Всё равно бери.
Сучков позвал сына. Вдвоём дотащили гроб, пёрли через трамвайные линии, сквозь мат и ругань людей. Тачку не использовали, несли на своих.
Мрачковы встретили гроб полоумно.
– Какой-никакой, а всё-таки гроб, – сказала сестра Анисьи. – Гробы на улице не валяются. Фу, целая гора с плеч.
Сучков набрал мешок чайников: но почти все какие-то старенькие. Правда, были и полуновые. Сухо распростившись с Анисьей, Сучков (сын ещё раньше убежал) с мешком за спиной направился к себе. По дороге выпил, и половина чайников разбилась. Мрачковы гробом остались довольны.
– Выгодная сделка, – решили они.
А вот Борису Порфирьичу пришлось выдержать сцену.
– Чайники-то побитые почти все, – взвизгнула Соня. – Это что же, им побитыми чайниками зарплату выдавали? Не ври!!!
Сучков нахмурился.
– Анисья сказала, что давали новые, но они сами со злости их побили. Да и я разбил штуки две, пока пил с горя. Не тереби душу только, Сонь, не тереби!
Соня присмирела.
– Ладно уж, садись кашку овсяную поешь. Ничего больше в доме нет. А то ведь умаялся.
Сучков покорно стал есть кашу. Соня пристально на него смотрела. Сучков доел кашу, облизал ложку.
– Боря, – вкрадчиво начала Соня, – мне кажется, Мустыгин преувеличил. Я все наши гробы подробно облазила. Ну, правда, тот, что ты сбагрил, был действительно облёванный. А остальные – ни-ни. Чистые гробы, как стёклышко. Один только – да, попахивает покойником и вообще подозрительный.
– Какой?
Соня показала глазами на гроб, стоящий около обеденного стола.
– Его бы хорошо тоже поскорей сбагрить, – продолжала Соня, попивая чай. – Неприятно, правда. Может быть, покойник был какой-нибудь раковый или холерный. Завтра выходной – снеси-ка на базар втихую, незаметно. Хоть на кусок мяса сменяй.
– Да куда ж я его попру на базар?! – рассердился Сучков и даже стукнул кулаком по тарелке. – Что я тебе, новый русский, что ли, всё время торговать и барышничать?!
– Ой, Боря, не ори! Подумай, что исть-то будем завтра? Даже хлеба нет.
Сучков задумался.
– Вот что, – сказал он решительно. – Надо к Солнцевым пойти. Немедленно.
– Так у них же гробов полно! – Соня раскрыла рот от изумления.
– «Гробов полно!» – передразнил Сучков. – Без тебя знаю. Но они их приспособили. Вся квартира в гробах, и все пристроены – по делу. Даже корытника своего порой в гробу купают, говорят, что это, дескать, для дитя полезно. Может, и наш приспособят. Один у них гроб – как журнальный столик, другой – для грязного белья, третий почему-то к потолку привесили, говорят: красиво.
– Ну что ж, сходи.
Сучков как помешанный вскочил с места, поднял гроб, что у обеденного стола, на спину и побежал.
Соня осталась одна. Игорь давно исчез куда-то. «Наверное, только ночью придёт, – подумала она. – Кошка и та куда-то пропала».
На душе было тревожно не оттого, что назавтра есть ничего не осталось, а от какого-то глобального беспокойства.
– Хоть не живи, – решила она. Но тут же захотелось жить.
Борис Порфирьич пришёл через полтора часа. С гробом. Еле влез в дверь.
– Ну, что?! – вскрикнула Соня.
– Морду хотели набить. Ихняя дочка четырнадцати лет так орала, всех соседей всполошила. Дескать, она уже и так вместо кровати спит в гробу, и ей это надоело! Что нам из гроба, толчок теперь, что ли, делать, кричала, хоть папаня на все руки мастер, но хватит уже! И мать её поддержала. Как медведица ревела.
Соня вздохнула:
– Слава богу, что ноги унёс.
– Так бы ничего, но гроб какой-то нехороший. Избавиться бы от него. Остальные я на неделе обменяю на картошку. Знаю где, – проговорил Борис Порфирьич, садясь за стол. – У самого Пузанова. У него картошка ворованная, он её на что хошь обменяет. Ворованного он никогда не жалел.
– Да проживём как-нибудь. Игорь уже сам себе пропитание добывает. А что, иначе помрёшь. Не до институтов. Но вот гроб этот какой-то скверный…
– Что ты привязалась к нему? Гроб как гроб. Ну да, паршивый. Ну да, бракованный. Но всё-таки гроб. Гробы в пивной не валяются. Всё-таки ценность.
Соня посмотрела вглубь себя.
– Да ты понюхай его ещё раз, Боря. Какой он?
– Ну ладно. Из любви к тебе – понюхаю, так и быть.
Сучков подошёл к гробу и стал его обнюхивать и проверять. Даже выстукивать.
– Не стучи – чёрт придёт, – испугалась Соня.
– Сонь, ведь запах от покойника не может так долго держаться. Ну, допустим, пустили этот гроб налево, – наконец сказал Сучков, – но небось почистили его от предыдущего мертвеца-то, да запах и сам должен пройти, ведь не сразу же его из-под покойника – и на зарплату? Запах должен пройти.
– Должен. А вот этот не проходит, – заупрямилась Соня. – В том-то и подозрение. Почему запах трупа так долго держится? Неужели ты не чувствуешь?
– Кажется, чуть-чуть, – остолбенело проговорил Сучков.
– Не кажется и не чуть-чуть, – решительно ответила толстушка Соня, подходя к гробу. – Я тебе скажу прямо, Боря, как бы тебе это ни показалось сверхъестественным: от этого гроба прямо разит мужским трупом. Вот так. Я женщина и завсегда отличу по запаху мужской труп от нашего, бабьего.
– Заморочила! – вскрикнул Борис Порфирьич. – Не хулигань, Соня. Гроб, скажу резко, дерьмо, а не гроб, но трупом почти не пахнет. Что ты законы химии нарушаешь?
– Останемся каждый при своём мнении, Боря, – спокойно ответила Соня. – Пусть Игорь придёт и понюхает. Он человек трезвый.
– Он по уму трезвый, а придёт пьян. Чего он разберёт? Давай лучше в картишки сыграем, – предложил Сучков.
И они сыграли в картишки.
Темнело уже; Соня поставила самовар, достала из-под кровати запас сухарей. Кошка не приходила. Часам к восьми постучали. Борис Порфирьич открыл. Всунулось лицо Мустыгина.
– К вам гость, Соня, от дядюшки вашего.
– От Артемия Николаевича! Из Пензы! – вскрикнула Соня.
Из-за спины Мустыгина появился невзрачный старичок, рваненький, лохматенький, совсем какой-то изношенный, потёртый, весь в пятнах.
– Проходите! – откликнулась Соня.
Сучков вопросительно посмотрел на жену.
– Да, дядюшка всегда был чудной, – рассмеялась Соня. – И люди вокруг него были чудные. Вы проходите, старенький!
Старичок оглянулся, высморкался. Мустыгин исчез за дверью: ушёл к себе.
– Отколь ты такой, дед? – немножко грубовато спросил Борис Порфирьич.
Старик вдруг бросил на него взгляд из-под нависших седых бровей, сырой, далёкий и жутковатый. И вдруг сам старичок стал какой-то тайный.
Соня испугалась.
– Из того гроба я, – сурово сказал старик, указывая на тот самый пахнущий гроб.
Супруги онемели.
– Мой гроб это. Я его с собой заберу.
И старик тяжело направился к гробу.
– Чужие гробы не надо трогать! – жёстко проговорил он и, взглянув на супругов, помахал большим чёрным пальцем.
Палец был живее его головы.
Потом обернулся и опять таким же сырым, но пронизывающим взглядом осмотрел чету.
– Детки мои, что вы приуныли-то? – вдруг по-столетнему шушукнул он. – Идите, идите ко мне… Садитеся за стол. Я вам такое расскажу…
Сучковы сели.
Наутро Игорь, трезвый, пришёл домой. Дома не оказалось ни родителей, ни гробов. Всё остальное было в целости и сохранности. Потом появилась милиция.
Супруги Сучковы исчезли навсегда.
Крутые встречи
В глубоком отдалении от Москвы, в домике, затерянном на лесистом участке, но поблизости от шоссе и деревни, собралась небольшая компашка.
Один – урод с двумя головами, точнее, то были слипшиеся братья, но слиплись они до такой степени, что представляли, пожалуй, одно тело с двумя головами. Второй оказался просто трупом, и он неподвижно полулежал в кресле. Третий был человеко-мужчина
