Но такие мысли опасны. Я уже занимаюсь тем, что вплетаю ее в свою судьбу. И это лишний раз доказывает: в Ясмин засел демон, который внушает мне, что я влюбляюсь в нее все сильнее, чего ни в коем случае нельзя допускать. Но в эту же самую минуту мой голос влюбленно шептал ей слова, которых я не желал ни произносить, ни слышать:
— Как странно. У меня такое чувство, будто мы знакомы уже давно.
Я едва не откусил себе язык, потому что именно это обычно говорят всевозможные разнесчастные влюбленные.
— Мы и впрямь давно знакомы.
Тут я очнулся:
— Что?
Она покачала головой:
— Я хотела сказать, что чувствую то же самое.
Но у меня осталось ощущение, что она пошла на попятный: как шахматист, который собрался было сделать ход, но потом решил еще раз хорошенько все обмозговать и убрал пальцы с фигуры. Мы обменялись самыми безмятежными из всех улыбок. Ее рука покоилась на столе, и мне хотелось дотянуться до нее, легонько провести пальцем по жилке на ее запястье. Несомненно, я мог бы решительно взять ее за руку. А вместо этого отдернул свою — возможно, чересчур поспешно.
Как и большинство мужчин, я немало флиртовал в своей жизни: искусно и неуклюже, изысканно и нелепо. Но никогда еще не испытывал такой устрашающей, навязчивой тяги погладить жилку на внутренней стороне женского запястья. Это доказывало, что я еще не превратился в бесчувственного чурбана. А кроме того, совсем потерял голову.
Принесли еду. Я заказал еще одну бутылку вина. Ясно было, что я выпью ее в один присест. Возможно, таким образом я надеялся споить беса, чтобы тот стал сонным и вялым. Я обновил вино в ее бокале и сказал:
— Знаешь, кое-кто из мужчин в этом баре с тебя глаз не сводит.
— Хочешь сказать, в этом баре есть кто-то еще?
Это меня рассмешило. Мы падали в штольню, в кроличью нору, и опять события развивались гораздо быстрее, чем я предполагал. Я хотел сказать ей: бесполезно, мол, в тебе сидит бес, я вижу тебя насквозь и все это до добра не доведет. Я даже хотел заговорить прямо с самим бесом, как бы сквозь нее. Но вместо этого спросил:
— Как тебе устрицы?
— Отличные! Вот, попробуй. — Она сунула внутренности ракушки мне в рот. — А почему ты женился? По любви?
— Частично. Еще, пожалуй, нуждался в убежище. Первые несколько лет после колледжа я был словно помешанный. Как будто выжил после какой-то катастрофы, понимаешь? Вот и женился, не приходя в сознание.
— Забавно, со мной было то же самое.
— Ты была замужем? А каким было твое помешательство?
— Нет-нет. Ты не рассказал мне о своем.
Я отложил нож и принялся пощипывать кожу между бровями, размышляя о том, что можно ей рассказать, а что желательно утаить.
ГЛАВА 20
Семестр кончился, и я был рад, что наконец-то смогу уехать из колледжа, подальше от Фрейзера и событий последних недель. Мои родители были в разводе, поэтому мне, как обычно, предстояло выбирать, куда податься: в Давентри к отцу, который не желал меня видеть, или в Регби к матери, которая слишком уж этого хотела. С папой не о чем поговорить, и в доме никогда нет еды, а у мамы навалом домашней стряпни, но все удовольствие портят бесконечные расспросы: где я стираю белье, в каком супермаркете отовариваюсь и так далее. Любой ответ тянет за собой пять новых вопросов, за каждым из которых маячит еще пять. Сейчас-то я понимаю, что ее чрезмерная болтливость была симптомом нервного расстройства, но тогда это настолько выводило меня из себя, что хотелось выбежать на улицу и кого-нибудь придушить.
На Рождество мы с матерью ужинали вдвоем. У нас было две хлопушки, и мы по очереди выстрелили. Из моей плюхнулась на стол синяя бумажная шляпа, а из маминой — оранжевая. Нацепить их значило расписаться в полном и отчаянном унынии, но оставить на столе казалось еще хуже, и мы выбрали из двух зол меньшее.
— Какой тебе выпал девиз? — спросила мама.
Я повертел в руках измятый клочок бумажки. Слова на нем были напечатаны такими бледными зелеными чернилами, что я с трудом разобрал их, и оказались до того банальными, что я с трудом заставил себя произнести их вслух: «День без улыбки прожит напрасно».
— Вот видишь, — сказала мама.
— Что? — спросил я, чувствуя злость и замешательство одновременно. — Что?
Но она ничего не ответила, сделав вид, что собирается оттяпать ножку у петушка, который служил главным блюдом вечера.
Поужинав, мы устроились на диване перед телевизором. Мама любила смотреть рождественское обращение королевы и хотя бы на это время умолкала. Когда оно закончилось, она, хмыкнув с видом знатока монарших речей, отрезала: «В этом году не ахти». После чего стала допытываться, какую марку стирального порошка я предпочитаю.
Кажется, я вытерпел целых два дня рождественских телепросмотров, а потом позвонил Мэнди и уломал ее на остаток каникул пригласить меня в Йоркшир. Она поговорила с родителями, и те разрешили — с условием, что мне будут стелить на гостевой кушетке и в отдельной спальне. Да я согласился бы ночевать даже в угольном подвале и на лезвии бритвы!
Все каникулы мы с Мэнди провели, рука об руку гуляя среди великолепных замерзших болот под изумительным небом цвета нержавеющей стали. Изменчивый круговой ветер изводил сонных грачей, ворохом выдувая их из ветвей, словно клочья черной бумаги. Мы часами бродили от паба к пабу по улочкам, укрытым влажной листвой, под светом фонарей и летящими сверху хлопьями снега; и у меня постепенно начало проясняться в голове.
Наедине с Мэнди мне ничего не угрожало; Фрейзер и все злобные демоны остались далеко позади. Мэнди тоже была счастлива. Она не догадывалась о том, что случилось в последние дни семестра, и боялась, что теряет меня — как будто меня уносило от нее невидимым течением. Здесь же, под этим яростным небом с неугомонными тучами, мы вдвоем укрылись в защитном коконе своей близости. Мы были как Хитклифф и Кэтрин, только ничто не должно было разлучить нас.
Однажды вечером я так напился и расчувствовался, глядя на Мэнди, что попросил ее выйти за меня замуж. Она согласилась; я был на седьмом небе от счастья. Путь домой затянулся на несколько часов, потому что мы то и дело останавливались и взасос целовались. Мне чудилось, что пейзаж по обе стороны дороги, закручиваясь, как гигантская чаша, наполняет меня до краев.
Но на следующий день мы оба сделали вид, что ничего не было.
Ладно, мы были под градусом, так что помолвка, наверное, не считалась. Но ни один из нас даже не упомянул о ней — хотя бы для того, чтобы окончательно признать алкогольным бредом. Никто из нас не спросил: «Послушай, неужто мы так нажрались, что…» Вместо этого мы оба, по какому-то молчаливому соглашению, принялись вести себя так, будто те слова вовсе не были сказаны.
И по сей день не понимаю почему.
