сказала мне моя мама и заплакала…
Глава пятая
Ковчег Ноаха
На шестой день пребывания в вагоне люди очумели от голода, холода и непонимания, что же будет дальше. Мирка с Ароном, только что вошедшие в семейную жизнь, как будто ничего этого не замечали. Им не хотелось ни есть, ни спать: им хотелось смотреть друг на друга и говорить, не потеряв ни мгновения из того времени, которое им было отведено… Крики, стоны, агония, смрад делали невыносимой жизнь в этом поезде смерти. Но измождённые люди держались за жизнь до последнего…
Состав стоял уже два дня, как будто про него забыли. Измученные люди стали стучать в стены вагона, прося воды и хоть какой-то еды. Наконец все услышали, как кто-то подошёл к дверям, и замерли, боясь того, что натворили. Заскрежетал засов и немецкий офицер сказал, что нужны шестеро сильных мужчин. Арончик вошёл в шестёрку, поскольку был молод и силён. Их не было до самой темноты. Вернулись уставшие и измученные: вытаскивали трупы из вагонов – та ещё работёнка. Трупы сложили на перроне – никто и не собирался их хоронить. Мирка прижалась к пропахшему потом Арончику.
“Мирка, послушай меня, – прошептал мне муж. – Я договорился с полицаем, Стёпкой, он из наших, и я отдал ему своё обручальное кольцо. Через полчаса он приоткроет дверь, принесёт воды, и ты уйдёшь отсюда. Это последняя стоянка, понимаешь? Шансов больше не будет”.
Я покачала головой:
“Нет, милый! Куда же я пойду? А ты? Я не уйду без тебя! Отдай и моё кольцо, Арончик, и мы уйдём вместе”, – умоляла я мужа.
“Но полицай согласился выпустить только одного из нас, понимаешь? Я прошу тебя, Мирка. Я найду тебя, обязательно найду. Верь мне, Мирка…”
“Мне страшно, – сказала я ему. – Я не знаю, где мы, не знаю, куда идти, мне страшен тот мир, Арончик… Там ведь не будет тебя!”
“Я всегда буду с тобой, солнышко моё. Верь мне, Мирка!”
И я поверила. Вот так просто взяла и поверила… Многие годы я задаю себе вопрос: почему? Ведь моё внутреннее “я”, моё подсознание подсказывало мне, что я никогда больше не увижу никого из тех, кто остался в вагоне и кого я знала всю свою недолгую жизнь. Поверила потому, что моё же подсознание говорило мне: спаси своего сына – это единственное, что у тебя никто сейчас не отнимет. Что ты уже был во мне, я практически не сомневалась.
Всё было так, как сказал Арончик: пришёл полицай, отодвинул засов, поставил ведро с водой. Обезумевшие от жажды люди кинулись к ведру, а Арончик выпихнул меня из вагона: в этой суматохе никто ничего не заметил. Всё случилось очень быстро, в считанные секунды. Я упала и сползла на рельсы под вагон. Полицай подполз ко мне, сорвал с меня и моё обручальное кольцо. Я не сопротивлялась. Он показал направление, куда я должна была идти, и сказал, что недалеко есть маленькая деревенька, правда под немцами. А возле деревеньки – хутор.
Я ползла всю ночь и только под утро увидела этот хуторок. Маленький дом и покосившийся сарай утопали в деревьях. Я тихонько забралась в сараюшку: там было очень темно, но я смогла разглядеть тощую корову, которая удивлённо на меня посмотрела. Только тогда я почувствовала, что страшно проголодалась. Подойдя к корове и прошептав тихонечко: “Коровушка, коровушка, дай молочка напиться”, – я потянулась к вымени. Я не была уверена, что у меня получится подоить корову, но знала одно – корова даёт молоко. Корова же отвернулась, не желая общаться с непрошеной гостьей. “Коровушка, я есть хочу”, – сказала я ей и в тот же миг увидела молодую женщину. В её руках были вилы.
“Не тронь животное! Я тебе, тебе говорю. Отойди и сделай мне хенде хох”, – сказала она и пошла на меня с вилами. Отступив к стене, я провалилась в погреб и погрузилась во мрак.
Очнулась через двое суток, лёжа на матрасе, набитом душистым сеном. Рядом на грубо сколоченной табуретке стоял кувшин с молоком. Я скорее почувствовала запах, чем увидела молоко. Жадными глотками я опустошила кувшин и заснула. Спала долго и беспокойно. Мне снился Арончик, мама с папой, братья и все-все, кого я знала и любила. Так, Изенька, для меня началась совершенно другая жизнь.
Я вспомнила, как когда-то мой дед Изя говорил нам с братьями такие слова: “Река, по которой вы плывёте, в определённой мере неуправляема. Это неизбежное свойство всякой реки, по которой человеку суждено плыть. Перед каждым из нас стоит выбор, как рассматривать эту неуправляемость. Можно тревожиться по поводу того, где нам предстоит оказаться, на кого нам можно будет опереться, как с нами будут себя вести и как будем себя вести мы… Мы порой бессильны перед этой неопределённостью. Но можно подобно Ною построить себе ковчег, войти в него и дать водам поднять себя над неизбежностью и неопределённостью. Не допустите того, чтобы эти воды затянули вас на дно вместе со всем, что вам принадлежит…” И тогда, когда я была уже на этом самом дне, я стала сопротивляться этой бездне. Не внешне – я была ещё слишком слаба. Сопротивление шло откуда-то изнутри. Это была такая мощная сила, такая неженская воля, такое желание жить за всех моих родных, что меня пронзила мысль: я не имею никакого морального права взять и умереть здесь, в холодном сыром погребе, в этом забытом Богом месте…
Открыв глаза, я заставила себя сесть на топчане. Потом попыталась встать, и чьи-то заботливые руки помогли мне сделать самые первые шаги в моей новой, самостоятельной жизни. Мне показалось тогда, что именно Всевышний протянул ко мне свои руки, такая в них была сила и тепло. Это были руки самого дорогого мне человека после Арончика – руки твоей матери, Изенька. Мария – та самая молодая женщина, встретившая меня столь неприветливо в сарае. Она выходила меня, когда я была на грани жизни и смерти. Мария вырастила тебя, моего сына. Она, Мария, и была моим ковчегом – простая женщина, олицетворение всех женщин и матерей нашей многострадальной Земли.
Мария тоже ждала ребёнка. В селе были немцы, но на хутор они заглядывали довольно редко: забирали молоко, яйца и хлеб, который пекла Мария. Беременную молодую хозяйку они почему-то не трогали. Если бы им стало известно, что в погребе у этой бесхитростной женщины поселилась еврейка, трудно себе представить, какая участь постигла бы Марию, я уже не говорю о себе. О том, что стало с моим мужем, я старалась не думать. Я свято верила, что, когда закончится этот кошмар, он обязательно меня
