сливались в непрекращающийся монотонный неразборчивый шум.
Я спросил Шепелевского.
Пожилая сухощавая сестра милосердия, сперва настороженно окинув взглядом мою персону, потом все же уступила моей просьбе и, сделав десяток шагов по проходу между койками, подвела меня к длинной узкой кровати.
На ней, скрючившись и обхватив подушку руками, пиная ногами скомканное грязное шерстяное одеяло, лежал на боку крупный, плохо выбритый мужчина в рубахе и кальсонах. Седые волосы его свалялись, пальцы судорожно подергивались, а провалившиеся воспаленные безумные глаза отрешенно смотрели куда-то в пустоту.
– Я с людями люблю
По-приятельски жить;
Ваше дело – поймать,
Наше дело – купить…
– напевал он сиплым шепотом.
Поборов минутную дрожь, я протянул руку и дотронулся до его плеча:
– Эй… Вы слышите меня?..
Но Шепелевский меня не слышал:
– Горе есть – не горюй,
Дело есть – работáй;
А под случай попал –
На здоровье гуляй!
– Моя фамилия – Арбелов. Вы ведь знали Петра Устиновича Савельева? – сделал я еще одну попытку, надеясь, что знакомое имя найдет отклик в помутившемся сознании несчастного…
– И с тех пор в хуторке
Никого не живет;
Лишь один соловей
Громко песню поет…
Эта песня была мне знакома: я не раз слыхал ее от самарских бурлаков. Но теперь сиплый отстраненный голос Шепелевского давил мне на нервы, и слушать дальше становилось решительно невозможно. Я надеялся, что, исполнив последнюю строфу, певец утихомирится, но он без малейшей заминки с монотонностью шарманки сызнова завел первый куплет.
«…Вот что случается с теми, кто оказался замешанным в эту историю, – подумалось мне. – Сам Савельев, мать и сын Барсеньевы, купец Грузнов, мещанин Хаймович, поверенный Рыбаков… Те, кто так или иначе оказался на пути Кобриных, теперь мертвы. А Шепелевский – и того хуже! Полмиллиона… Полмиллиона, если докажу подложность завещания! Хорошо, если “пан”! А если нет? Если – “пропал”? Какой финал уготовит мне здешний вершитель судеб? Как Мише Барсеньеву? Или как Шепелевскому?..»
Я вздрогнул и отшатнулся. Дыхание у меня перехватило. Преследуемый внезапным недовольным гулом обитателей палаты, опрокинув колченогий табурет, попавшийся мне под ногами в узком проходе между койками пациентов, случайно задев тростью и смахнув на пол с высокого узкого столика какие-то пахнувшие лекарствами склянки, я бросился из палаты вон.
В коридоре, прислонившись к грязно-песочной стене и вытирая платком со лба крупный холодный пот, я сумел, наконец, отдышаться.
Мимо меня проследовал невысокий полный мужчина в докторском халате, колпаке и пенсне. Он на ходу назидательно водил в воздухе указательным пальцем, выговаривая семенящей сбоку от него молоденькой худенькой сестре милосердия:
– Ошибки?! Любезная, вы это мне говорите? Мне, профессору Шиммеру? Вы здесь служите менее полугода и уже решили, что можете позволить себе искать в моей работе с пациентами ошибки? Экая дерзость! Я незамедлительно позабочусь о том, чтобы вас отстранили!.. Делать замечания мне! Какая наглость!..
Беседовавших быстрым шагом догнал молодой худощавый врач в белоснежном халате, наброшенном поверх новенького мундира, с аккуратным пробором в волосах и завитыми тонкими усиками:
– Николай Карлович, пожалуйста, не торопитесь! Я согласен с доводами сестры Скобелевой. Назначать такие дозы успокоительного пациенту Шепелевскому – это верх рискованности. Тем более, что положительного эффекта такое лечение совсем не дает…
Он взял из рук сестры милосердия документы и на смеси немецкого и латыни принялся что-то горячо доказывать профессору. Шиммер, покраснев, в ответ лишь раздраженно махнул рукой и торопливо зашагал прочь, пытаясь избавиться от преследовавшего его по пятам молодого коллеги.
Проводив спорщиков взглядом, я вышел из здания больницы и, пройдя пару сотен шагов до ближайшего сквера, в изнеможении опустился на скамейку.
«Черт возьми, похоже, Корзунов прав! – покачал я головой. – Какая разница в том, что за сумму прописала в своем завещании Анна Устиновна? Нет, надо возвращаться в Самару! Да, дела идут паршиво, медленно, с потерями и тратами, но… бросаться в этот явно совсем не тихий омут?..»
Надо мной на ветке липы заголосили бродяги-воробьи, с азартом принявшиеся делить грязную горбушку ржаного хлеба, добытую кем-то из них самым честным разбоем.
– Николай Карлович Шиммер… Сестра и молодой врач называли того докторишку профессором Шиммером! Где же я видел или слышал это имя? – я достал из внутреннего кармана сюртука пачку документов, которую всегда хранил при себе, не доверяя замкам двери гостиничного номера.
Я по очереди пролистал страницы записной книжки, в которую вносил имена всех замешанных в этом деле лиц, затем наскоро просмотрел письма Барсеньевых.
Неужели это имя мне приснилось? Не может такого быть! Что за чертово наваждение!..
Уже готовясь снова спрятать бумаги в карман, я заметил в пачке втрое свернутый лист, вложенный между страницами письма.
Я вынул его.
Надпись в самом верху документа заставила меня вздрогнуть. Там было начертано: «Екатерининская больница».
Это был отправленный Анной Устиновной с последним письмом на сохранение подруге скорбный лист Михаила Ивановича Барсеньева.
Я бегло просмотрел врачебное заключение.
Холера…
И подпись: «Профессор Н.К. Шиммер».
Я поднял голову и взглянул вверх через крону липы, возвышавшейся надо мной. Искрящееся солнце струилось сквозь широкие светло-зеленые листья. Перед моим взором побежали ослепительные блики и красные тени. В глазах защипало.
Дрожащими руками я сложил и убрал в карман свои бумаги.
Похоже, преступление – вовсе не фантазия моей соседки. Но раз есть исполнители княжеских приказов, то есть и те, кто сможет пролить свет на все эти события. Должны же быть какие-то концы, за которые можно вытянуть из всего этого омута правду! Шепелевский – уже не свидетель, да и с прочими тоже туговато, но теперь у меня появилось новое имя – профессор Шиммер…
В гостинице мне поспешили доложить об уже ожидавшем меня в передней посетителе. Опасаясь того, что мои планы и мое инкогнито уже кем-то раскрыты, я оглянулся было по сторонам, однако, увидев над изголовьем кресла знакомый затылок с небольшой аккуратной проплешиной, облегченно выдохнул. Да, после Шепелевского и палаты умалишенных нервы уже ни к черту!..
Корзунов обернулся, поднялся с кресла и, распахнув объятья, шагнул мне навстречу:
– Решил я, братец, нанести тебе ответный визит!
Мы обнялись.
– Чрезвычайно рад тебе, дружище, – ответил я. – Милости прошу в мое временное пристанище!
Мой приятель взял со столика, стоявшего перед креслом, свою пухлую кожаную папку для бумаг, и мы поднялись ко мне в номер.
– Знаешь, Марк, – сказал Корзунов, с любопытством оглядываясь вокруг, – после вчерашнего разговора я еще меньше разделяю твои прожекты о завоевании всяческих сокровищ. Нет-нет, постой, – он поднял руку, заметив, что я хочу ему возразить, – подожди! Я пришел не
