приступал к постройке великой мечети Сулеймание, его планам воспрепятствовал упрямый еврей, владелец участка земли на предполагаемом месте стройки. Он отказался от всех предложений купить у него участок. Советники настоятельно призывали султана конфисковать или по крайней мере принудительно выкупить землю у непокорного неверного, но султан отказался, так как это противоречило бы Божьему закону. Та же история рассказывается суннитами о халифе ‛Умаре, шиитами — о халифе Али и, без сомнения, о многих других правителях — стандартный миф о справедливом правителе. Та же тема иногда встречается в более реалистичном историческом контексте. Эмир Занги, правивший в Месопотамии и северной Сирии в XII веке, получил высокую оценку историков за свое благочестие и восстановление исламских правовых норм: «Даже если бы истцом был еврей, а обвиняемым его собственный сын, он все равно рассудил бы дело справедливо для истца»{128}. Следующий из этого вывод Гойтейна — что «незащищенный член сообщества второго сорта имел мало шансов на должное рассмотрение своего дела» — может характеризовать не только данный случай, а иметь более расширительное значение. Однако такое положение вещей не относится к Османской империи, где из судебных документов ясно следует, что евреи могли обращатся в суд и часто так поступали, и что им случалось порой подавать иски на мусульман и выигрывать дело{129}.
Иногда евреи даже обращались в мусульманский суд для разрешения споров среди своих. Однако, как правило, такие дела рассматривались еврейским судом, где вершилось правосудие в соответствии с ѓалахическими правовыми нормами. Это была, возможно, самая значительная часть всего аппарата квазиавтономии, в соответствии с которой еврейская община, как и другие религиозные общины под властью мусульманского государства, в значительной мере отвечала за ведение своих внутренних дел и даже, в определенные периоды, за начисление и сбор государственных налогов государству. Эта система общинных автономий была естественным продолжением практики доисламских империй; она успешно функционирует в обществе, в котором решающим фактором, определяющим статус человека, и доминирующей силой, формирующей его образ жизни, является религия. Зимма, будь то договор или пожалование, являлась соглашением с сообществом, а не с индивидуумом; зимми имел статус и роль только как член сообщества, за которым признается обладание этими атрибутами. Такая модель социальной организации наделяла руководителей общины большим авторитетом, иногда даже властью, особенно в тех случаях, когда они были признаны или утверждены мусульманским государством. Экзиларх — Рейш-галута, букв. «глава изгнанных» — в аббасидском Багдаде занимал должность, существовавшую со времен Сасанидов, и часто был значительной фигурой в столице халифата. Появление подобных общинных лидеров в других мусульманских столицах ослабило его позиции, а в позднем Средневековье, с усилением государственной власти и общим ослаблением автономных институтов, экзиларх утратил былое влияние.
Упрощенные и идеализированные рассказы XIX века об истории евреев в Испании представляют собой черно-белую картину христианской нетерпимости, от которой бегут евреи, и мусульманской терпимости, к которой они стремятся. Так было не всегда. В течение столетий на Пиренейском полуострове существовали и мусульманские, и христианские государства, были времена и места, как, например, родина Маймонида, где мусульман преследовали, а христиане давали им убежище. В Северной Африке, с одной стороны, и в Иране и Центральной Азии — с другой, в жизни евреев позднего Средневековья усиливались бедность, угнетение и упадок. Только на центральных землях Ближнего Востока, под властью мамлюкских султанов и еще больше под властью Османской империи, евреи смогли сохранить относительно достойный статус и даже вступить в новую эру процветания.
Глава III. Позднее Средневековье и раннее Новое время
С некоторых пор у западных историков для удобства дискуссии принято делить историю на три эпохи: древнюю, средневековую и современную. Каждую из них можно делить на ранний и поздний периоды, которые, в свою очередь, можно дробить и далее. Этот подход выведен из изучения европейской истории и, строго говоря, уместен лишь при рассмотрении европейских тем. Однако такой принцип используют и при изучении других цивилизаций, история которых, возможно, развивалась несхожими темпами и в соответствии с иными тенденциями и побуждениями. Даже на исламских землях Ближнего Востока и Северной Африки ученым сейчас свойственно писать историю своих стран и обществ, основываясь на европейском подходе. Авторы, пишущие на арабском, персидском, турецком, выработали необходимую эквивалентную терминологию на своих языках, включая передачу таких неизвестных ранее понятий, как Средние века и медиевистика.
Использовать категории одной цивилизации для классификации явлений и процессов другой цивилизации всегда опасно, часто двусмысленно, а порой такой подход приводит к путанице. Когда, например, начинается «средневековая» история ислама, или Индии, или Китая? Когда она заканчивается? Означает ли термин «средневековая история ислама», что речь идет о событиях, произошедших в те века, которые в Европе известны как Средневековье? Или это период, когда исламское общество носило определенные отличительные черты и специфические качества, единые с тем европейским обществом, которое известно как средневековое? Как определить хронологию окончания средневековой истории ислама — соотнести этот период с началом Нового времени в Европе или же с тем временем, когда модернизация трансформировала Ближний Восток? Даже для формулировки этих вопросов нам нужны определенные предпосылки об истории ислама — особенно о подобии или хотя бы достаточной близости важнейших определяющих факторов и главных двигателей перемен к европейским, чтобы подобные аналогии выглядели значимыми.
Таким образом, появление в названии главы об истории исламского Ближнего Востока и Северной Африки терминов «позднее Средневековье и раннее Новое время», возможно, требует некоторых оговорок и разъяснений. Эти понятия используются здесь как часть терминологии, общепринятой в настоящее время даже на Ближнем Востоке и в Северной Африке, и потому в какой-то мере соответствуют замыслу автора. Однако следует ненадолго остановиться на теме периодизации ближневосточной истории в эпоху, которая началась с появления ислама в VII веке и продолжается по сей день. В целом данный вопрос все еще пребывает в зачаточной стадии обсуждения, и этим, вероятно, объясняется всеобщее использование европейской хронологической терминологии. Предварительной и ориентировочной периодизации — для удобства историка, а не в виде попытки определить имманентные закономерности ближневосточной истории — пока должно быть достаточно.
Возможно, самой простой и логичной являлась бы периодизация ближневосточной истории в исламскую эпоху по военным вторжениям. Их было много, но три важнейших оказали огромное, во многих отношениях решающее влияние на последующие события. Первым было вторжение арабов-мусульман в VII и VIII веках, которое принесло новую религию — ислам, новый язык — арабский и создало новую политическую структуру — халифат. Эти изменения положили начало новому политическому, социальному и культурному порядку на Ближнем Востоке, в
