за комбинезон на груди и так рванул к себе, что гитлеровец плюхнулся на колени.
– Гляди сюда, фашист: наша земля. Сам я балтийский, а это Волга. Все одно. Лучше в этой земле мертвыми ляжем, а с нее не сойдем. Но скорей всего вас в ней закопаем. Ферштейн? Понятно?
Глава 25
Еще одно непонятное слово
Когда Капке перевязали лоб, а юнги, те, кто мог стоять, уже построились, чтобы идти к лодкам, вдруг зашуршали, раздвинулись ближние кусты и показался Тимсон. Мокрый, весь в тине, сам едва держась на ногах, он нес Валерку, обхватив его обеими руками. Голова Валерки беспомощно откинулась назад. На тоненькой шее запеклась кровь. Тимсон устал, тяжело отдувался и готов был вот-вот сам свалиться. Валерка, обвиснув, сползал у него с рук. Капка шагнул к нему навстречу, подхватил худенькое тело.
– Прямо в него, – сказал Тимсон, виновато хлопая глазами.
Он осторожно передал Валерку подбежавшим и тяжело опустился на мокрую землю, утирая рукой лицо, перемазанное глиной.
– Как же вас туда понесло?
– Это все Валерка, – попытался оправдаться Тим-сон. – Говорит: я историю пишу, должен все видеть. И за тобой хотел идти. Отвязал лодку с исад, и никаких. А немцы – трах в нас. И попали…
Валерка приоткрыл глаза, узнал Капку и силился улыбнуться.
– Капка, ты?.. Хорошо… а мне пулей… зеркало кокнуло, – с трудом проговорил он и снова закрыл глаза. – Ничего… сейчас… У меня сейчас это пройдет… Ты только маме не говори. А то мне такое будет!
Когда Валерке сделали в больнице на берегу перевязку, Капке разрешили к нему зайти. Верный Тимсон дежурил у дверей палаты.
– Как он? – шепотом спросил Капка.
Тимсон только рукой махнул. Полные губы его дрогнули. Он уткнулся стриженой головой в неуютную, ледяную стену больничного коридора. Капка с западающим куда-то сердцем на цыпочках вошел в палату. Валерка лежал у окна, весь до горла в бинтах, бледный, тоненький, прозрачный, как тающая льдинка, и такой до ужаса большеглазый… Капке стало нестерпимо жалко его.
– Капка… – подозвал его Валерка слабым, осекающимся голосом: он потерял много крови. – Ты подойди поближе… Тимсон, ты постой там, последи… Капка… Ой, жгет как, больно… Вот как у меня нескладно всегда выходит, Капа. Самое интересное было, а я уж не запишу…
– Да брось ты, Валерка, ты, наверно, не очень сильно раненный.
– Нет, Капа, – тихо и серьезно сказал Валерка, – я уж чувствую. Да и доктор, когда меня раздели, начали перевязывать, а он говорит: «Худо, ох как худо!» И еще какое-то слово по-латыни сказал: «Ха-би-тус…» А уж когда по-латыни так говорят, это я знаю: скрывают, значит… что крышка…
– Ну, это ты зря, еще неизвестно, – возразил горячо, но неуверенно Капка. – Ты брось это, Валерка.
– Нет, слушай… Капка, ты вот что… Ты возьми тетрадку, она у меня дома под матрацем осталась, где книжка «Квентин Дорвард» лежит, и там допиши все за меня. Ладно? Нет, ты слушай! – проговорил он, видя, что Капка опять собирается возразить ему. – Ты там напиши… ой!.. Ух и больно… Напиши про меня тоже… Ну, ты как про это напишешь, а, Капка? Не знаешь? Эх ты… Ты так напиши, что ему было очень страшно… а он не струсил нисколечко… Напишешь?
– Ну, это напишу, – сказал Капка, глотая что-то засевшее вдруг в горле и чувствуя, что еще немножко – и он разревется. – Зря ты все это, Валерка, ведь еще неизвестно же!
– Молчи… Карандаш у тебя есть? Ты запиши. Число поставь. И еще напиши так: «Когда пришли товарищи, он тихо сказал: „Отвага и Верн…“» Уй, больно как!.. Ой, жгет как! Ой, мама!
– Вот «мама» – это уже лучше, – раздался позади Капки голос доктора Михаила Борисовича Кунца, которого знали все затонские ребята. – Вот когда мои пациенты зовут маму, я опять чувствую себя в своей сфере, а то все стали такие герои, что уж просто нет сил от вас. Пустяки, хорошенькие детские болезни: штыковые раны, сквозное пулевое ранение, контузии, шок… Ну, хватит разговоров! Нельзя столько болтать. – За окном зашумела машина, хлопнула дверца. – О, сам товарищ Плотников пожаловал, – сказал доктор, подойдя к окну и приложив золотое пенсне к кончику носа.
В палату, слегка хромая, вошел Плотников. Вид у него был утомленный, левая рука на перевязи.
– Лежи, лежи! – крикнул он Валерке, который было шевельнулся. – Товарищ по несчастью. Тоже вот, ви дишь, рука. Приехал какую-то прививку делать… Велят…
– Доктор, можно вас на минуточку? – послышался женский голос в дверях.
Доктор вышел в коридор. Капка – за ним.
Доктор о чем-то говорил вполголоса с сестрой. У Капки все внутри сжалось. Но он решился все-таки узнать правду.
– Доктор, у него опасно? – спросил Капка.
– Да ничего не опасно, ослабел немножко, сквозное ранение в мякоть плеча, потеря крови.
– А вы сказали сами, что худо.
– В жизни я этого не говорил! Глупости!
Доктор отвернулся и опять заговорил с сестрой.
– А что такое по-латынски значит «хабитус»? – спросил вдруг Капка. – Это очень плохо?
– Хабитус? – изумился доктор и пожал плечами. – Хабитус может быть разный: хороший, средний, плохой. Это значит телосложение, упитанность, худоба…
– Значит, вовсе он не умрет?
– Ну как тебе сказать? Он не бессмертный. Когда-нибудь, вероятно, умрет, но не от данного случая.
Но Капка все еще не верил:
– А у меня тоже есть хабитус?
– И довольно приличный, – сказал доктор и побежал куда-то, завязывая на спине тесемки белого халата.
Капка бросился в палату:
– Валерка! Хабитус – это ничего, это, доктор сказал, не опасно совсем. У меня тоже, доктор говорит, есть ха битус!
Глава 26
Грозная радуга
Через несколько дней, когда в городке уже все пришло в порядок и фашисты больше не возобновляли попыток сбросить десант на левый берег Волги, товарищ Плотников вместе с начальником Школы юнгов решил навестить раненых. Осенний вечер уже густо синел на улице. В больнице медлили зажигать огни, чтоб не затемнять окон. И в палатах сумерничали. Плотников в сопровождении доктора и начальника юнгов прошел по полутемному коридору, приостановился у палаты, в которой лежал Валерка, и, оглянувшись, тихонько подозвал к себе спутников. Те подошли. Плотников приложил палец к губам и молча указал в глубь палаты. Там в вечернем сумраке у большого окна с форточкой-фрамугой, где стояла в углу койка Валерки Черепашкина, сгрудилось много народу. Здесь были раненые юнги, больные из соседних палат, красноармейцы, ополченцы. Одни сидели на соседних койках, другие расположились на полу, а кто устроился на подоконнике. Тихо было в палате. Только звонкий певучий голосок Валерки Черепашкина, почти неразглядимого в сумраке, раздавался из темного угла. Плотников прислушался… Так вот где довелось ему услышать конец истории Трех Мастеров!
– …Прекрасная Мельхиора, – рассказывал Валерка, – прибежала к оружейнику Изобару и бросилась перед ним на колени, умоляя спасти Мастера. Но где было узнать, в какой башне заключен Амальгама и
