Дмитрий заглянул в комнату — его дочка была послушной девочкой, но в последнее время слишком много капризничала, и надо было проверить, на месте ли она. Лиза лежала лицом к стене, свернувшись в комочек, ее сонное дыхание было медленным и ровным. Спутанные русые волосы, торчащие лопатки — дочка сильно вытянулась за лето и теперь выглядела совсем тощей. На него нахлынула нежность, беспокойство, смутное раскаяние. Мелькнула мысль подойти, обнять, сказать, как он ее любит и как жалеет о том, что случилось, — но здравый смысл подсказал, что девочке лучше поспать. Она и так совсем измучилась; не стоит сейчас лезть со своими чувствами.
Спать не хотелось. Он тихо прикрыл дверь и побрел на кухню. Осторожно заглянул — он бы не вынес сейчас слишком большой компании и шумных разговоров; но за столом сидели только Аля и Тофик, и он почувствовал мгновенный проблеск тихой радости — эти двое были способны на сочувствие, но не стали бы лезть ему в душу. Они были безопасны.
— Чаю будешь? — спросила Аля, когда он уселся за стол. Он кивнул, подвинул к себе сахарницу. Рука ходила ходуном, и, чтобы не расплескать чай, он обхватил кружку обеими ладонями.
— Вы знали, что этот психиатр — на самом деле полный псих? — пробормотал он.
— Да вот только что узнали, — проворчал Тофик.
— Он… он сказал, что за ним охотятся… и что Наталью, может быть… — он судорожно вздохнул, поднял красные глаза. — Как вы думаете, мог ли Барин… да нет, конечно, нет, бред, бред, бред…
— Ох, Димочка, бедный, — проговорила Аля и обняла его.
На мгновение он позволил себе уткнуться лицом в ее мягкое плечо, бездумно насладиться теплом круглых белых рук, вдохнуть запах, в котором было что-то от молока и что-то — от свежего теплого хлеба. Он почувствовал себя маленьким и защищенным — эти руки способны были оградить его от всего мира.
— Бедный мой, — повторила Аля.
Дмитрий выпрямился и вытер глаза.
Услышав, как закрылась за отцом дверь, Лиза, наконец, позволила себе вздохнуть. Сердце все еще билось, как сумасшедшее, — несколько секунд казалось, что он подойдет сейчас к кровати, положит тяжелую добрую руку на голову, заговорит… снова станет тем папой, который так любил ее. Но он ушел. Несколько минут Лиза плакала, а потом снова начала думать о Никите.
Наверное, ее не зря все время называли эгоисткой. Она променяла друга на «гигантские шаги» — и его убили. Она не захотела, чтобы папа уходил к Наталье, — и ее убили тоже… Внезапно Лиза задохнулась от ужасной догадки: это сделал один и тот же человек… кто-то ужасный, кто ходит за ней по пятам и наказывает каждый раз, когда она поступает неправильно…
Она снова заплакала. Ей нужно было поговорить хоть с кем-нибудь, она звала Никиту — но тот не шел. Стоило памяти проснуться — и друг вернулся туда, где она на самом деле видела его в последний раз: в заросли стланика вокруг детской площадки, мертвый, безнадежно мертвый… Лиза дотронулась до кулона. Что, если бы у нее тогда был воробушек? Смогла бы она оживить Никиту? Смогла бы дружить с ним — или он, как и Наталья, мог бы только стонать от боли и смотреть обвиняющими, застывшими глазами, залепленными жадной до плоти мошкой? Наверное, он бы тоже ее ненавидел. На мгновение она представила, как мертвый Никита поднимается и медленно подходит к ней. От него пахнет несвежим мясом. Над его головой кружатся мухи. Он снимает с шеи резиновую петлю от «гигантских шагов» (Лиза видит на его горле синюю борозду с наплывами белой плоти по краям). «Это твое», — говорит Никита и накидывает петлю ей на шею…
Лиза захрипела, хватаясь за горло — фантазия получилась настолько яркая, что она и в самом деле начала задыхаться. Никита ненавидел ее, даже воображаемый, — иначе, зачем бы он уверял, что исправить ничего нельзя? Он просто врал, чтобы наказать, и у него были на то причины — очень серьезные причины. Но папа, похоже, действительно больше не любит ее…
— Тогда я найду убийцу, и пусть папа ненавидит его, — сказала Лиза решительно и села на кровати.
Ничего, что буран — она маленькая и легкая, она может ползти по сугробам и не проваливаться. Вряд ли убийца спрятался далеко. Вряд ли сидит в темноте — чтобы не замерзнуть в снежной норе, ему нужна хотя бы свечка… Лиза уже почти видела это призрачное желтоватое сияние, исходящее из особенно большого сугроба. Она увидит. Она найдет маньяка, вернется и скажет отцу: я знаю, кто убил Наталью. Он прячется в снежной пещере рядом с качалками. Он не догадывается, что я его нашла, и я могу отвести тебя туда, чтобы ты его поймал и… и отомстил ему. И чтобы ты снова мог меня любить…
Дальше она размышлять не стала. Пора было действовать.
На удачу Лизы, в коридоре никого не было, все двери — закрыты. Она схватила в охапку свои вещи; потом, секунду подумав, повесила куртку на место и вместо нее взяла один из ватников. Внезапно пахнуло оттаявшей водянистой кровью, и Лиза на миг застыла в ужасе: показалось, что если она обернется, то увидит Наталью, глаза которой по-прежнему покрыты коркой льда, а скрюченные пальцы тянутся, чтобы сомкнуться на горле. Волоски вдоль позвоночника встали дыбом, живот скрутило. Набрав в легкие воздуха, Лиза резко обернулась, готовая закричать.
Никого. Лиза выдавила сухой смешок и вернулась к вешалке. Запах ей не почудился, но теперь она понимала, что кровью несет от груды ватников и тулупов. Запах мешался с вонью прелых тряпок, табака, мазута… Лиза пожала плечами и сняла с вешалки ватник, который показался ей поменьше других. Оценивающе посмотрела на валенки — куча изрядно уменьшилась, все, у кого не нашлось с собой тапочек, предпочли поменять свою приличную обувь на нелепый, но теплый и удобный войлок. Но для Лизы тут, к сожалению, ничего подходящего не было — в любой она могла влезть целиком.
Прижимая тяжелое зимнее шмотье к животу, она протиснулась в тамбур между входными дверями и принялась одеваться. Шарфа не было; Лиза выглянула из своего убежища и увидела, что он валяется на полу — видно, выпал из рук, пока она возилась с остальной одеждой. Лиза собралась было выскочить и схватить его, но тут послышались шаги, и она замерла в узком пространстве между дверьми, надеясь, что сюда никто не заглянет.
Человек прошел мимо. Лиза натянула перчатки и мрачно посмотрела на обитую дерматином, пухлую, как подушка, дверь. Кое-где обивка порвалась, и из-под нее лезли клочья синтепона. Лиза глубоко вздохнула, как перед нырком, и выскочила на улицу.
Ветер тут же ударил в лицо, вышиб из легких весь воздух. Лиза согнулась пополам, защищая лицо от режущих порывов. Вой пурги оглушал, снег забивал нос и глаза, руки быстро немели от холода — как будто нечто нарочно лишало ее постепенно всех чувств, превращая в безжизненную колоду. В мертвеца. Мира не было — только буран, только снег и тьма, и скорлупка здания казалась тоненькой и хрупкой. Еще один порыв ветра, и ее продавит, свет погаснет, тепло унесет, и спрятавшиеся от тайфуна люди достанутся чудовищам, бродящим вокруг. Сидя в общежитии, можно было спокойно пережидать буран. Но стоило сунуться на улицу — и становилось понятно, насколько непрочно их укрытие.
