«Ну вот, приехала из Братиславы, будет тут воображать».
Но в Тане не было ни капли высокомерия. Она честно признавалась, что лабудовская жизнь порой ставит ее в тупик, и просила его быть снисходительным к ее промахам.
И он был снисходителен. Конечно, многого здесь она не понимала, но зато она была образованна, куда образованнее, чем он.
Директор школы — и Эрнест Гривка, деревенский парень, к тому же еще с физическим недостатком… Смешно это, не будь мальчишкой, Эрнест! Они говорят друг другу «ты», но ничего интимного в этом нет, все члены партии говорят друг другу «ты».
А может быть… Может быть, дамочка скучает, ей хочется поразвлечься? Интересная молодая женщина как-никак…
Но это ей придется выбросить из головы. Эрнест не падок на интрижки, на развлечения такого рода. В его паспорте стоит: «Особая примета: колено правой ноги неподвижно», он человек с физическим недостатком и сознает это.
Когда он лечился в Татрах, еще мальчиком, о нем говорили: «легкий случай». Это был легкий случай по сравнению с другими людьми, годами лежавшими в гипсе.
— Залечивается хорошо, — говорил доктор, — будет почти в норме.
Но когда он вышел из больницы и оказался среди полностью нормальных людей, он почувствовал, что означает это почти.
Почти нормально, почти незаметно — это значило, что он был не такой, как остальные ребята: Эрнест с негнущейся коленкой, хромой Эрнест Гривка, который не может лазить по деревьям или играть в футбол.
Он ощущал на себе эту печать почти нормального и должен был что-то делать, чтобы компенсировать свой недостаток и избавиться от тяжести этой печати.
«Я должен быть умнее остальных», — сказал он себе и уговорил брата отдать его в городскую школу.
Потом он решил: «Если я женюсь, то только на девушке, из-за которой мне все будут завидовать!»
И действительно, когда он начал ходить с Павлой, многие ему завидовали: беднячка, из батрацкой семьи, но красивая — пожалуй, самая красивая в округе. Ей было семнадцать, когда он отбил ее у Мартина, но со свадьбой он не спешил, ждал, когда Павле исполнится двадцать один, когда она станет совершеннолетней и будет отвечать за себя.
Моя жена должна сама решить, идти ли ей за меня или за кого-нибудь другого. Не хочу, чтобы она потом упрекала меня, что я привязал ее к себе, молоденькую и несамостоятельную. Я должен быть уверен, что она хочет выйти именно за меня, эта уверенность мне необходима. Может, другим она не так нужна, но у других нет отметки в паспорте «особая примета».
Он выждал эти четыре года, и совершеннолетняя, полноправная Павла самостоятельно решила: ее мужем станет не он, а Мартин, которому достался трактир в Читарах.
* * *
«Павле тоже послать?» — спросила она, и голос ее дрожал. Ревнует? Или это она просто со скуки? Ты что, Эрнест, сдурел? Таня — и скука! Бедная Таня, с той поры как она поселилась в Лабудовой, у нее нет ни минуты покоя. Если она не занята в школе, мы взваливаем на нее работу в комитетах: партийном, Комитете действия, теперь еще и в кооперативном; она работала на жатве, теперь у нее на шее строительство школы…
Таня не скучает, на это у нее нет времени. Тогда, может, она в самом деле что-то чувствует ко мне, но это ведь временное затмение, это скоро пройдет. Я поеду на учебу в Братиславу, за эти шесть недель все уляжется. С глаз долой — из сердца вон…
— Павле? Нет, Таня, ей ничего не посылай.
Тем, кого не существует, не пошлешь приглашения, а для меня Павла не существует. Когда-то я носил в сердце образ девушки и не заметил хищных черточек в лице, вокруг которого я создал ореол. «Павлинка, девочка… я ее воспитаю, приучу к себе», — но я этого уже не сделаю, да и не хочется мне этого делать.
Собственно, она права, что выбрала себе Мартина, это такая особенная, никчемная правота ярмарочной торговки, правота не на мою мерку, не по мне, и пусть она с ней и остается, я не буду ее опровергать.
Она выбрала Мартина, станет трактирщицей: «Что угодно? Еще чего-нибудь изволите?» Это было больно, но разве в первый раз так бывало с Эрнестом Гривкой, человеком с «особой приметой»?
Не посылай приглашения Павле, и сама успокойся. Все это так, временное затмение. Ты меня тогда пожалела, и что-то тебе почудилось.
Но Эрнест Гривка терпеть не может жалости, запомни это. Поеду я на учебу, с твоих глаз долой, из твоего сердца вон…
В самом деле из сердца вон, Таня?
* * *
В конце сентября, когда в Лабудовой собирают сливы и с каждого двора доносится запах сливового повидла и дыма, в национальный комитет пришли ордера на капитульскую землю.
Кончилась борьба за раздел земли. Прибыли ордера, их можно брать в руки, разглядывать на свет: нет, действительно всё на месте — и подписи, и печать, и теперь лабудовским крестьянам принадлежат не только полоски в Корыте, под Горкой или у Задворья, но вся земля в округе.
Однако лабудовская земельная комиссия особой радости не выказывала. Еще ведь предстояло раздать ордера, размежевать землю, определить, кому какой участок достанется — и комиссия заранее предвкушала раздоры.
— Поубивают нас, — вздыхал Янчович. — А если не убьют, то наверняка с ума сведут.
Когда в феврале переписывали крестьян, имеющих право на дополнительные наделы, национальный комитет с утра до вечера содрогался от крика.
Гурчикова прибежала с пеной на губах, била чернильницы, в клочья разорвала бланки разрешений на убой скота и налоговые сведения (к счастью, устаревшие).
— Я вам дам, я вам покажу, я вас всех… — верещала она как полоумная, и лишь с большим трудом комиссии удалось выяснить у нее, что она не хочет землю у Задворья, а «над станцией, над станцией, прямо под окнами она у меня, каждый день на нее гляжу, а теперь чтоб на ней другой хозяйничал?..»
Шипек схватился с Юриком из-за делянки под Горкой; они изодрали друг на друге рубахи, и если б их не разняли, не обошлось бы без пролития крови.
Шраматый и Гудец принесли спрятанные в рукавах курток яремные шкворни. Комиссия забаррикадировалась столом и отбивалась от них томами «Сборника законов и уложений».
А ведь то было только начало. Что будет теперь, когда все записано на бумаге, черным по белому? Комиссия выйдет в поле, мерить землю, заколачивать колышки. Господи боже, колышки! Они нам покажут колышки. Как бы не получить колом по голове!
