Потом подошел к ней вплотную и тронул завитушку медовых волос.
– Ты знаешь, что за произношение моего имени вслух можно остаться без зубов и без языка?
Вскинул голову и жадно впился глазами в ее глаза. Чокнутая человеческая ведьма, но меня это развеселило, и я рассмеялся громко от всей души, увидел, как растягиваются в улыбке ее губы и как появляется нежная ямочка на розовой щеке. Схватил резко за лицо и притянул к себе.
– За что? – нагло спросила и потерлась щекой о мои пальцы, а у меня тут же встал, сильно, до боли в паху, до разрыва мошонки. Так, что я чуть не застонал.
– За то, что произнесла мое имя вслух.
– Нет…я бы произнесла его снова и снова, даже если бы меня за это казнили.
Сумасшедшая, но я уже сам не понимаю, как глажу ее щеку, как потираю подбородок и оттягиваю нижнюю губу, на которой остались следы от моих зубов.
– Тогда скажи его снова.
Не отводя взгляда от моих глаз, так, что я сам начинаю задыхаться. Развернулся и пошел к двери.
Прошептала едва слышно, но этого было достаточно, чтобы мои губы растянулись в довольной ухмылке. Сучка…как же мне нравилось вот это ее нечеловеческое упрямство и бесстрашие, оно сводило меня с ума и заставляло поверить, что ей, и правда, нужен именно Я.
Глава 18 Нет страшнее врага, нет никого беспощаднее, хладнокровнее, изощрённее в способности поломать все что есть, столкнуть за край, накинуть петлю на шею, изменить до неузнаваемости твою жизнь, чем ты сам.
(с) Ульяна Соболева. Позови меня
Мы почти не спим. Только на рассвете после обратного обращения несколько часов тишины и регенерации порванных сухожилий, сломанных костей и развороченных нервных окончаний. Обращение – это всегда адские муки. Трансформация тела и духа. Ломка в прямом смысле этого слова. Первое обращение может убить и убивает. Далеко не все могут стать горными ликанами. Наша раса иная. Она высшая среди рас волков. Мы привыкаем к ежедневным страданиям, мы срастаемся с ними, и они становятся частью нашей сущности. Наверное, поэтому нам чужда и совершенно неинтересна чужая боль. Так как ничто не идет в сравнение с систематическим переломом всех костей, сухожилий и даже нервных окончаний, с ростом шерсти, пробивающейся сквозь кожу, оставляя кровавые дырки. После того как человеческая сущность снова возвращается, мы спим…восстанавливаем силы.
Все эти два часа она мне снилась. Кричала мое имя. Чисто и оглушительно громко. Я держал ее в собственных руках. Окровавленную, задыхающуюся и умирающую. И впервые в жизни испытывал боль. Мы так устроены, что каждая наша эмоция превосходит по своей силе во сто крат человеческие. Так же, как и все наши рецепторы и органы чувств работают сильнее в десятки, сотни раз, если не в тысячи. И я испытал не просто боль, я от нее задохнулся, моя грудная клетка словно разошлась костями кверху и обнажила совершенно незащищенное сердце, в которое впились тысячи ржавых гвоздей. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал…
Распахнул глаза и уставился в серый потолок. По лбу стекают ручейки пота, тело взмокло. Утро настало. Солнечные лучи уже вбивались в зарешеченные окна под потолком. В соседних клетках все остальные…Лязгнул замок, вошли слуги и личная охрана, мне принесли полотенце, халат, щетку, зубную пасту. Молча обождали, пока я мылся под душем в мраморной душевой кабинке в моей же клетке, смывал собственную кровь с лица и тела, чистил зубы, убирая звериный запах и приторный сладковатый вкус крови, потом надел шелковый халат, сунул босые ноги в домашнюю обувь. Чертов день сурка. Когда уже будут готовы гребаные кольца, чтобы вот это все на хер прекратилось. Надо поторопить Воронова. Слишком долго его тетушка возится с камнем. Пора напомнить ему, что у сделки может быть срок годности, и ему не достанется ни один деустал.
Теперь охрана и слуги сопровождали меня в мои покои. После сна остался осадок. Захотелось убедиться, что ОНА жива. Остановился напротив комнаты…какое-то время стоял, прислушиваясь. Да, я слышал и ее дыхание, и сердцебиение, и даже бег крови по ее венам через двери и стены. Спит. Эти размеренные вдох и выдох. Желание распахнуть дверь и войти было столь велико, что я стиснул руки в кулаки. Распахнуть дверь, увидеть ее сонную на постели….
– Повелитель!
Резко обернулся и медленно выдохнул, увидев перед собой Гульнару со свитой ее служанок и нянек. Присела на колени, поцеловала мою обувь, потом руку. Я недовольно посмотрел на свою охрану и на Раиса, который появился следом за Гульнарой. Какого хрена меня беспокоят сразу после обращения и без разрешения? Какого черта она вообще здесь делает и как смела обратиться ко мне!
– Для беседы я готов принять тебя в вечерние часы.
– Я хотела попросить вашего позволения поехать в город, девочки хотят посетить зоопарк. Разреши нам выйти за пределы дома, пожалуйста.
Внимательно посмотрел в темно-карие глаза некогда любимой наложницы и не ощутил ничего кроме раздражения. Терпеть не могу навязчивость, и здесь в моем доме все предусмотрено для того, чтобы женщины не могли мне докучать, да и просто не имели на это право.
– Нет.
Отрезал и прошел мимо нее к коридору, чувствуя, как она поднимается с колен и смотрит мне вслед. Не смеет спросить – почему. Не смеет подать голос, потому что несмотря на ее привилегии, даже ей нельзя ответить без моего разрешения. Слишком много на себя берет. Гульнару в мой дом привезли в подарок, она из знатного рода горных валкам* (волков, которые не обращаются, но имеют гены и волчью кровь). Она была предназначена для моей спальни, для моих утех. В мою постель ее готовила моя мать лично…и всегда симпатизировала ей, как и многие в этом доме. Потому что она чуть ли не принцесса, и это честь – иметь наложницу такой крови, как она. Но Гульнара стала моей любимицей не поэтому, а потому что мне нравилась ее чувственная мягкость, молчание и покорность. Она родила мне троих дочерей, в которых я не чаял души, и вознеслась выше, чем все остальные наложницы. Но это не означало, что трахал я только ее и никого больше. Скорее, ее я предпочитал остальным…по какой-то привычке, и чтобы угодить матери, которая строила какие-то планы насчет Гульнары.
– Я знаю…вы хотели войти к ней!
Медленно обернулся снова и ощутил, как вся краска прилила к лицу.
– Что?
Гульнара судорожно глотнула воздух, и ее лицо стало совершенно бледным, насколько это позволяла смуглая кожа.
– Простите… я не ведаю что говорю, я так скучала по вам, мы не виде…
– Увести! Не выпускать до вечера!
Развернулся и пошел прочь, кивнув Раису. За моей спиной послышался шорох, я знал, что сейчас Гульнару уводят в ее покои, и она будет там закрыта до самого вечера, пока я не разрешу ей выйти к ужину. А я не разрешу. За то, что посмела открыть рот и перечить мне.
