Я не возьму в свою постель эскаму. Закон нашего дома давно запрещал подобное. Никакого соединения с низшими расами. Кроме того, секс со смертной неизменно приведет к ее кончине. Потому что зверь, в которого я превращаюсь рядом со своей добычей, никогда не пощадит и не пожалеет. Он просто этого не умеет и не знает, как любое сильнейшее существо в природе не станет обливаться слезами жалости, вкушая свою трапезу. Это закон пищевой цепочки, и в ней я высшее звено, а эскама – неизменно самое низшее и создана утолять мой голод.
И меня раздирало от злости, что я ее хочу. Что эта страсть периодами накрывает меня с головой и начинает трясти от дикой и чистейшей похоти, когда член не встает на других женщин, и даже волк не берет самку уже обращенным…он, бл*дь, тоже не хочет. Но…если я возьму ее, она умрет. Я прекрасно это понимал и не хотел. Но, вашу ж мать, как выдержать, когда эта смертная само искушение, само вожделение во плоти. То, как она на меня смотрит, то, как опускает свои длинные ресницы, как сильно бьется ее сердце в моем присутствии, как начинает источать аромат текущей самки ее лоно. И она…она меня не боится. Ни разу не боится, и это тоже невыносимо заводит. От нее не воняет страхом, а если и боится, то не так. Как-то надорвано, иначе. Словно…словно боится, что я не увижу, не замечу, уйду. Ее страх похож на разочарование и тоже имеет свой запах.
Она вся окутана запахами. Соткана из них, из ярчайших оттенков, нот, шлейфов, переливов.
Там…в спальне, когда она выпила моей крови. Я знал, что это она на нее так подействовала, знал, что это вожделение, эту страсть вызвала моя кровь. Она для этого предназначена – одурманить жертву, оплести ее и заставить покориться, потому что нет ничего слаще, чем трахать и жрать свою добычу. Так мы устроены.
И ее взорвало похотью, а меня вместе с ней до такой степени, что я на хер потерял над собой контроль. Вот она в моих руках, задыхается от страсти, ее пухлые губы влажные, испачканные моей кровью и жадно приоткрыты. Они манят меня вгрызться в них, сожрать их, поработить. Моя кровь…на них моя королевская кровь, и она манит меня еще сильнее смешать свою кровь с ее кровью. Накинулся на ее рот и осатанел, буквально озверел от вспыхнувшего в крови адреналина, от ощущения ее вкуса, от запаха ее дыхания, от всплеска бешенства от капли ее слюны и нежного дыхания.
Потеря контроля до такой степени, что я уже не владею собой. Я хочу ее до адской боли во всем теле. Опрокинуть на эту постель, перевернуть на живот и яростно водраться в ее белоснежное тело. Чтобы застонала, чтобы…Чтобы сдохла под ТОБОЙ! И клыки рвутся наружу, а я отталкиваю от себя самую желанную добычу с яростной силой, и уже через секунду я за дверью, прижимаясь к ней спиной с раззявленной волчьей пастью, с ощерившимися кончиками шерсти, выступившими на затылке, и обнажившимися когтями.
«Она спасла тебе жизнь…кто-то спас твою проклятую звериную жизнь просто так»
А волк хочет снести в щепки дверь, он вот-вот вырвется наружу, он полон похоти, его член покрывается узлами, и он готов покрыть свою добычу и сожрать… а в сердце взрывается боль – сожру, и это будет только один раз. Ни запаха больше, ни кристально чистых голубых, как осколки неба, глаз….ничего. Только ошметки мяса во рту и везде по спальне. Только смерть.
И слышать свое имя ее голосом…слышать, как горько с рыданием она выдыхает его, когда кончает там за дверью. Прочь. Мгновенно. Вниз в подвал в клетку, на цепь. Захлестывая ее на горле, и в тот же момент волк вырывается наружу. Он ревет. Он бьется в клетке, он ломится туда…туда, откуда доносится ее запах. Самый сильный и невыносимый, самый ненормально-соблазнительный запах за все пятьсот лет его существования.
Допрос проходил в моем кабинете в присутствии двух банахиров, которые привели ее ко мне рано утром после казни. Опьяневший от ее боли и горечи, вкусивший страх и сожаление и ожидавший вспышку ненависти, но так и не нашедший ее в голубых глазах человеческой ведьмы.
Стоит передо мной в светло-голубом платье по колено, тонких чулках и ботинках на невысоком каблуке. Моя сестра умеет выбирать одежду, и этот цвет подчёркивает голубизну глаз смертной. Делает ее еще больше похожей на красивого мотылька с голубыми крылышками.
– Как ты узнала о покушении? Говори правду, или тебе отрежут язык!
Генерал Ахмати шагнул к девушке, но я поднял руку вверх, останавливая его.
– Я сам.
Встал с кресла и приблизился…сразу же жалея об этом, потому что ее запах тут же впился в мое сознание и одурманил его до легкой дрожи во всем теле.
– Я отправилась на кухню за десертом и услышала господина Баюла и…господина, которого Баюл назвал Бахтом.
– О чем они говорили?
– О том, что нужно вылить содержимое флакона в ваше вино.
Опускает глаза, и ее длинные ресницы бросают тень на нежные щеки, и у меня перед глазами ее запрокинутое лицо, растрёпанные волосы, задыхающийся рот. Первый рокот волка внутри в ответ на воспоминания, но сейчас утро и могу держать его на цепи.
– Что было дальше?
– Бахт передал флакон, он сказал, что смерть будет страшной и мучительной.
– И…
– И я решила им помешать…
– Зная, что ты умрешь?
Быстро посмотрела на меня, и от ее взгляда все тело наэлектризовалось. Опять смотрит на меня ТАК, будто я для нее имею значение. Нет, не как император, не как хозяин, а…как мужчина.
– А так бы умерли вы…
– То есть ты выпивала содержимое флакона и была готова умереть?
Кивнула и медленно выдохнула. Опять ее сердце бьется как бешеное, и я вижу по ее глазам, по затуманенному взгляду – она тоже думает о том, что было вечером.
– Бахт ваш зять, вы не можете… верить ей безоговорочно!
– Уже допрошен Баюл, и он сознался.
Отрезал я и приблизился к ней, принюхиваясь, не в силах отказать себе в том, чтобы втянуть снова этот невероятный аромат ее божественной кожи. Мне кажется, что я впервые вижу такой блеск в женских глазах. Я много раз смотрел в их глаза, много раз видел в них свое отражение. Но не такое, не эту заводь, в которой я сам казался себе божеством. Хер его знает, как это называется. Я зверина, не человек, меня боится каждая молекула этого воздуха, мне поклоняется даже моя собственная тень, никто и никогда не осмеливался произнести мое имя вслух, а эта девчонка…эта девчонка посмела назвать меня по имени, и я до безумия снова хочу услышать свое имя ее голосом.
КАК она его произнесла, с каким придыханием, с каким отчетливым волнением и призывом. Как будто сама насладилась его звучанием…И там за дверью, когда содрогнулась от наслаждения, прикасаясь к себе сама…за что уже должна была быть казнена…она простонала мое имя. И это дичайший кайф, это острейшее наслаждение понимать всю чистоту ее эмоций и жадно их жрать иссохшимся от лебезения, лжи и лицемерия существом.
Она не мечтала о свободе, не мечтала о деньгах, не мечтала о подарках или вкусной еде…она отдала свою карточку только ради возможности спасти меня. И спасла. Не зная о том, что яд бы не причинил ей вреда, только зверю. Не человеку.
