эмоциональных стратегий. И все же на различных уровнях продолжает процветать критика. Во-первых, даже те, кто открыто придерживается расистских принципов и хотел бы изменить правовые и конституционные положения нашего общества (вернуть расовую сегрегацию или даже рабство), могут свободно высказывать свое мнение и приводить свои аргументы. В отличие от многих наций, в Соединенных Штатах закон защищает право на расистские высказывания и демонстрации (например, неонацистские марши в Скоки, Иллинойс, или митинги ку-клукс-клана), если они не представляют собой угрожающую речь, адресованную конкретному лицу. Некоторые нации в рассматриваемом нами семействе наций могут посчитать, что это слишком затратный принцип свободы слова, и они не могут его себе позволить, учитывая их историю: так, в Германии незаконными считаются антисемитские высказывания и политические организации, и возможно, что это правильно, учитывая прошлое этой страны. Но в целом должна быть предоставлена широкая свобода для выражения критики основополагающих ценностей и целей нации, и это очевидно совместимо с сильной общественной устремленностью к этим целям.
Когда люди высказывают подобного рода критику, они оказываются в невыгодном политическом положении, поскольку, если они хотят достичь своих целей, им придется менять Конституцию США; они не могут просто предложить законопроект, делающий афроамериканцев низшим классом, или вернуть расовую сегрегацию. Они также остаются в невыгодном эмоциональном положении, поскольку в школе детей учат тому, что расовое равенство – это очень благородная политическая ценность и что хорошие американцы – не расисты. Школьники прониклись словами Мартина Лютера Кинга – младшего и речами со всех сторон, восхваляющими расовый прогресс и расовое уважение. Если кто-то захочет убедить своих сограждан в том, что при прикосновении к темнокожему человеку следует испытывать отвращение (как его испытывали миллионы американцев в период расовой сегрегации на Юге США), ему будет трудно добиться успеха. Но никто не обвинит его в преступлении за эту попытку.
Еще одна гораздо более обширная тема для дискуссий касается точного значения и объема конституционных гарантий. Большинство американцев сегодня согласятся с тем, что расовое равенство является заветной целью; однако их мнения о том, являются ли программы позитивной дискриминации хорошим или даже допустимым способом достижения этой цели, – сильно разнятся. Конституционные ценности, как правило, носят весьма обобщенный характер, и именно обобщенность обеспечивает пространство для дискуссий. Можно убедительно доказать, что Мартин Лютер Кинг – младший поддерживал позитивную дискриминацию, и ее сторонники верно услышат в эмоциональной силе его высказываний поддержку их собственной позиции. Тем не менее множество людей совсем иначе понимают слова Кинга и полны решимости избавиться от позитивной дискриминации, полагая, что следуют в этом его примеру. Одни придерживаются исторически верной позиции, другие – нет, но все это становится относительно второстепенным моментом в контексте продолжающегося гражданского спора. Можно быть преданным своей стране и воодушевленным американцем, поддерживающим идею расового равенства, но в то же время выступать против позитивной дискриминации и отмечать это несогласие в день рождения Мартина Лютера Кинга – младшего. Культура публичных эмоций, выстроенная вокруг Кинга, не закрывала это пространство для споров и даже не ставила несогласных в невыгодное политическое положение.
Наконец, даже когда люди приходят к согласию как относительно общих целей, так и относительно их точной интерпретации, они могут сильно различаться в выборе стратегий; и публичное укрепление эмоций через различные праздники ничего не делает для того, чтобы закрыть это пространство. Так, у двух людей, активно поддерживающих однополые браки и с радостью празднующих день рождения Харви Милка[165] (в Калифорнии это теперь официальный праздник), могут быть совершено разные мнения относительно роли судов в продолжении их борьбы не по принципиальным соображениям, а по стратегическим. Один человек может утверждать, что идущие наперекор воле большинства решения судов по спорным моральным вопросам приводят к негативной реакции, а потому следует оставить этот вопрос на усмотрение избранных законодателей. Другой может указать на политическое давление, оказываемое лоббистскими группами на избранных должностных лиц, и настаивать на том, что суды, в некоторой степени, защищены от такого давления, а потому могут лучше справляться с этими спорными вопросами. Согласие в эмоциях не закрыло пространство для дискуссий.
И действительно, критическое мышление и инакомыслие настолько ценны для здоровья и стабильности наших наций, что они сами будут порождать этот критический дух через эмоциональную привязанность, как это делали Тагор и Ганди. Истории о героях прошлого, которые рассказываются детям, призывают их любить и равняться на смелых людей, чья деятельность направлена на борьбу с предрассудками. Эти люди распознали великое зло и рисковали жизнью во имя справедливости. В школе они могут поставить пьесу по мотивам бойкота автобусных линий в Бирмингеме[166], а могут сыграть роль Розы Паркс[167], которая отказалась пересаживаться на последний ряд в автобусе, или роль Милдред Джетер Лавинг, вместе с мужем отказавшейся следовать законодательству, которое криминализировало смешанные браки в штате Вирджиния. Как мы увидим дальше, публичное искусство во многом усиливает эмоции, связанные с инакомыслием.
И конечно, одна нация может учиться у другой. Великолепный фильм Ричарда Аттенборо о Ганди оживляет дискуссии даже в самых отдаленных школах Соединенных Штатов. Есть в этом фильме, однако, один недостаток по сравнению с реальным положением дел в Индии: в нем не показывается жизненно важная атмосфера инакомыслия и критического мышления внутри движения Ганди; Джавахарлал Неру спорил с Ганди практически по каждому важному вопросу, в то же время выражая ему сильную эмоциональную поддержку.
Итак, и в Америке, и в Индии статус гражданина – поскольку молодые люди воспитываются так, чтобы научиться ценить эту роль, – тесно связан с идеями совести, инакомыслия и бесстрашного сопротивления. И эта ценность, как и другие ценности, чтобы быть стабильной и постоянно воспроизводиться, нуждается в эмоциях.
IV. ВЫЗОВ СО СТОРОНЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА
Милль и Конт надеялись – и в каком-то смысле даже верили, – что традиционная религия уступит место их проекту «религии человечества». Тагор был менее критичен по отношению к существующим религиям, полагая, что все они могли бы объединиться в духе религии человечества путем сотрудничества и частичных реформ. Религиям пришлось бы в некоторой степени измениться, чтобы стать частью совместного проекта, о котором он писал: все они должны были бы отказаться от какой-либо приверженности религиозной борьбе или ненависти и провести некоторые реформы (например, в случае индуизма упразднить касту неприкасаемых). Но картина, описанная в «Религии человека» и во многих других работах Тагора, представляет собой эволюцию на пути к взаимному уважению и утверждению определенных принципов в обществе, которое тем не менее оставалось бы религиозно разнообразным. Каждая религия продолжила бы оберегать собственные ритуалы и собственных богов и даже, возможно, верить в собственное превосходство на пути к прозрению (отказываясь от принципа теологического многообразия Руссо) в пределах, основанных на общих правах всех и равном уважении ко всем. Дух плюрализма вместе с принципом равного уважения преобладал в его школе. Ученики изучали все основные религиозные течения и отмечали их главные праздники, а не то, что эти праздники являются плохими пережитками эпохи религиозной вражды. Их не учили тому, что религия – это плохая социальная сила, хотя им, безусловно, было запрещено практиковать неприкасаемость или выстраивать иерархию, в которой индуисты стоят выше мусульман и христиан. Хотя Тагор и не дожил до того момента, чтобы выдвинуть политические предложения для гражданской религии в новом независимом государстве, существуют доказательства, что он бы предпочел программу отсутствия официальной религии Неру – Ганди, равные политические и гражданские свободы и политическую культуру, которая принимает существующий факт религиозного плюрализма, пытаясь развивать толерантность (политическую, не теологическую) и общие политические принципы.
Подход наших наций к проблеме плюрализма – это подход Тагора, а не Милля и Конта. Видя, что религиозный плюрализм не идет на спад в условиях свободы, и полагая, что равное уважение к гражданам подразумевает предоставление им достаточного пространства для самостоятельного поиска смысла жизни, эти нации возьмут на себя обязательство создания условий не только для полной религиозной свободы (и равной свободы), но и для отсутствия государственной религии, полагая, что установление одного конкретного религиозного или светского всеобъемлющего учения как единого учения нации –
