Книга Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов

— Л…ежи! П…ульс у него! Чего мокрый-то весь?

— Конденсация!

— И г…олова вся м…окрая.

— Работает, вот и потеет!

— Остряк. Б…рагин. Фамилия какая-то запьянцовская.

— Какую дали!

— Скажи т…ридцать т…ри.

— Тридцать три.

— Еще!

— Триста тридцать три!

— Я не прошу т…риста! Просто тридцать т…

— Тридцать три! Сорок четыре! Пятьдесят пять!

— Хватит! Р…азговорился.

— Лобочес, — поддакнул Горохов.

Этот при появлении врачихи весь расцветал, лоснился каждой складкой лица; глаза в постоянном подозрительном выкате утягивались под надбровные дуги, сокращались до диаметра шнурочных фисташек. Очень уж он хотел понравиться… Смысл его искательств был весь наружу — началась пора снегопадов, и Горохов рассчитывал отлежаться в тепле. Ирина Леонидовна на его заискивание реагировала строго, но, в общем, благоволила к нему больше, чем к остальным.

Зуеву лежать было муторно. Болели мягкие ткани, истыканные шприцами; болеть они начинали еще до укола, когда он вставал в очередь под дверь процедурной. Сестры кололи по-разному, некоторые почти неслышно, другие словно задавались целью дырявить как можно больней. Впрочем, и те и другие дружно бранили его за мешкотность. Вины же Зуева не было, просто сестра-хозяйка выдала ему рубашку не по росту, и, пока он выпрастывал подол из штанов, сестры теряли темп и нервничали. Зуев сердился тоже:

— Вашими иголками только носки вязать!

Негладко было у него и на сердце. Часами разглядывая потеки на потолке, он тосковал по дому, по жене Алевтине и дочке. Ярославна в отличие от родителей была урожденная москвичка, ходила в садик. В часы посещений из-за карантина Зуев общался с ней через стеклянную перегородку и не мог ни полялькать, ни приласкать. Алевтина появлялась накрашенная, под хмельком. Работала она на мясокомбинате, в колбасном цехе, и приносила в дом вдвое больше, чем Зуев, но этих-то дурных денег он и боялся. В минуты душевной близости уговаривал ее переменить работу, пойти на стройку или в тот же ДОК. Алевтина только смеялась.

Теперь, когда Зуев находился в больнице и Алевтина осталась без его контроля, в голову лезли самые мрачные думы. Так и виделось, что Алевтиной заинтересовались органы, что какие-нибудь краснорожие мясники мнут ее в колбасных подвалах, известно, пьяная баба себе не хозяйка; или, того горше, дочка сидит голодная и неухоженная, а мать гуляет. С каждой встречей он все настойчивее упрашивал Алевтину развязаться с сотоварищами, не встревать в их махинации, и, кажется, упросил.

Чтобы скоротать время, Зуев крутил сестрам фунтики под таблетки, как-то раз починил каталку, врезал в процедурной новый замок.

За этой работой его застал заведующий отделением, временно исполняющий обязанности главврача.

— Как фамилия? Зуев? А, из ДОКа? А ну пройдемте!

Зуев поплелся за ним на первый этаж, теряясь в тревожных догадках.

Кабинет главврача был сплошь заставлен пиломатериалами.

— Вот какое дело, Зуев, — сказал заведующий. — Облицевать стены сможете?

— Чем?

— Вот этими самыми панелями.

— Смогу, поди…

— Н-вот и займитесь! — У заведующего была манера больно тыкать указательным пальцем собеседника, когда произносил свое «н-вот». — Кстати, как ваше самочувствие?

— Температуры нет, — ответил Зуев.

— Это очень хорошо!

— Я извиняюсь, — осмелился Зуев. — Как вас по имени-отчеству?

— Вектор Петрович. Не Виктор, а Вектор.

— Вектор Петрович, тут работы недели на две, а мне осталось лежать десять дней.

— Будешь лежать, сколько понадобится. Температуры у тебя, положим, нет, но возможны осложнения. Так что лечись, Зуев. Прочное здоровье — главное в любой биосистеме, в том числе в человеке, н-вот!

— Помощники потребуются, — сказал Зуев.

— Нет проблем. Бери всю палату.

— Да нас всего-то трое.

— Сегодня будет пятеро, — улыбнулся заведующий. — Инструментом обеспечить не могу, соображай сам. — Он отцепил от связки ключ и протянул Зуеву. — Не забывай запирать.

— Так завтра можно приступить?

— Можно и сегодня, н-вот!

Четвертый появился перед обедом. Это был высокий костлявый человек с ресторанными бакенбардами и подусниками, на вид лет шестидесяти. На вопрос: как звать-величать, ответил просто:

— Как всех дураков.

— Эдиком? — уточнил Сашка.

— Почему? Иваном. Никифорович по батюшке.

— Деревенский, чай? — поинтересовался Горохов.

— Селянин.

— Плотник? — спросил Зуев.

— Увольте, нет.

— Чем же вы займуетесь? — спросил Горохов.

— Чем все.

— Чтой-то непонятно, — сказал Горохов.

— По-английски понимаете? Мани-мани делаю.

Сашка внес ясность:

— Это в смысле тити-мити?

— Тити-мити — это по-русски. По-английски — мани-мани.

— И где это такое блаженство? — не отставал Горохов.

— На кладбище.

— Иди ты?!

— Надгробья на могилки работаю. Силуэты, бюсты, барельефы.

— И хорошие мани?

— Когда как. В зависимости от родственников упокойника.

Горохов обнял Ивана Никифоровича за плечи:

— Ваня, друг! А можешь такой камень выточить, теще моей, покойной головушке, чтобы ни у кого во всем Шульгине?

— Я плохо представляю, что у вас в Шульгине. Это где?

— Да под Тулой! У нас тама один бетон!

— Вероятно, да.

— Ваня! Дай пять!

— Простите, с кем имею честь?

— Пал Яклич! Для тебя — просто Паша!

Иван Никифорович подумал, затем спросил:

— Вам какой камушек желательно?

— Хорошо бы из мрамора!

— Мрамора насчитывается двести сорок марок.

— Да ну-у!

— Самые ходовые — коелга белая и шелья серо-черная. Мне лично шелья нравится, полируется легче. При ударе звенит как медь. Но можно гранитный. Долговечнее.

— Ваня, как скажешь!

— Граниты бывают, пальчики оближешь. Возьмем лабрадорит. Черный, с синевой. Габро — чисто черный, как сажа. Шведский — тот черный, как жук, золотом отливает. Теперь янцевский. Этот серый, однотонный, но встречается и с прожилками. Жежелевский — серый, черно-пятнистый. Да вот еще, капустянский! Отличный гранит.

— Красивый? — заискивающе спросил Горохов.

— Превосходно красивый. По всему полю, а оно красное, серые лопухи, будто снег нападал.

3

Сашка заскучал от их разговора и стал рассказывать Зуеву о службе в армии.

— В Казахстане служил. Само собой, за рулем. Однажды сайгаков видел. Вожак у них — морда серьезная, во-от такая борода!

— И в зубах трубка, — ввернул Иван Никифорович.

Все засмеялись.

— Я все думаю, — сказал Сашка. — Где я тебя видел? Теперь вспомнил. Этот сайгак и ты — просто одно лицо, пять шаров!

— Вы не есть воспитанный человек, — ничуть не обиделся Иван Никифорович. — К тому же у меня нет трубки.

— Ладно, — сказал Горохов. — Приступаем к умственному развитию.

И достал карты.

В эту минуту вошел Вектор Петрович. За ним, в сопровождении медсестры, какой-то замухрышка в драной пижаме, рыжий, потный, пылающий температурой.

— Ваш новый товарищ, — сказал Вектор Петрович.

— Полный комплект! — сказал Сашка.

— У меня к вам поручение, — сказал Вектор Петрович. — Необходимо кое-что сделать для больницы. Зуев вам объяснит. Вы тут все люди сознательные, так что я на вас надеюсь, н-вот. А игра в карты, между прочим, нарушение режима.

— Да мы в дурачка! — струхнул Горохов.

— Никаких дурачков, — сказал Вектор Петрович. — Вот вам товарищ. Ягодка, у него большой опыт, он вами поруководит. Как, Зуев?

— Как скажете, — сказал