своей утрате ведём себя, как эгоисты. Думаем о том, как нам плохо без них, а не о тех, кто ушёл…
Лея широко раскрыла глаза.
– Что ты удивляешься?! Что ты вообще знаешь о его душе?! Может быть, этой смертью она очистилась от сотни грехов и сейчас ликует? Может, он родился для этого подвига? А ты ему под конец была дана как награда, как утешение, как лучшая страница его жизни.
Помолчав, она, роняя слёзы, сказала:
– Всё так… Но как мне дальше жить?..
– Ты сейчас очень похожа на меня: такой же инвалид… Ничего, будешь заново учиться жить, как заново учатся ходить. Маленькими шажками. Все через это проходят рано или поздно. Мой друг, Славка Зорин, друг с детства, мы с ним с 8 лет вместе, на моих глазах погиб: в прыжке на мотоцикле ошибку допустил. Так когда он погиб, у меня башню снесло: две недели смерти искал – рисковал почём зря. Тренер матери позвонил, она меня – за шиворот и в храм. Там мне мозги вправили.
– Почему ты мне всё это рассказываешь?
– Уж очень похожие симптомы… Что решила? Снотворное? В окно выйти? – потом понизил голос до шёпота. – Поэтому ты не испугалась, как нормальная девчонка, проснувшись в чужой спальне, поэтому и не звонишь родным… Ты всё уже для себя решила!
Лея с ужасом смотрела на Вэйса: "Как?! Как он прочёл её мысли?!"
И Уваров понял, что попал в точку:
– Молодец! Давай!!! Чтоб душа его вечно маялась, зная, что ты сгубила свою из-за него.
Лея молчала. Никто никогда не говорил с ней так.
– Когда он тонул, ему не было страшно. Что дискомфорт тела по сравнению с душевной болью?! Сейчас ты и сама это знаешь… А вот теперь ему по-настоящему страшно! Он стоит рядом с тобой и ничего не может уже сделать!..
Уваров в сердцах развернул кресло и выехал с кухни.
* * *
Наумов уже звонил в Милан. Из разговора с худруком, Борисом Аркадьевичем, он узнал, что Лея ещё 5 апреля поменяла билет. Знакомые в полиции сделали запрос: самолёт из Рима прилетел вовремя, Турава была в списке пассажиров. "Значит, она в Москве".
Потом был звонок в Академию МЧС, где ему дали адрес и телефон матери Алексея, Меркуловой Татьяны Сергеевны. Дочь в Дмитрове не появлялась. О чём они говорили с Татьяной Сергеевной, Байер не слышал: говорили на кухне. Только после разговора Александр Николаевич сел и закрыл лицо руками.
– Саш! Почему ты не сказал мне, что они подали заявление?!
Байер ушёл в спальню Леи и принёс два авиабилета. "7 апреля. Домодедово -Курумоч. Меркулов. Турава". Положил перед Наумовым.
– Лея просила не говорить. Он после конкурса собирался просить её руки у Вас, Александр Николаевич, и Дарьи Георгиевны… Принести Вам воды?
– Принеси…
В час ночи Байер осторожно сказал:
– Я бы начал обзванивать больницы. Может, вы отдохнёте, дядя Саша? Будут новости – разбужу.
Наумов заставил себя лечь поспать. Сашка обзвонил сначала больницы, потом морги. После ужасной ночи свалился, как подкошенный: "Психолог, блин! В МЧС собрался! Самого трясёт. Где же она может быть?!"
Первое, что сделал Наумов, когда проснулся, набрал телефон дочери. "Абонент временно недоступен". Страшная мысль змеёй вползала в голову: "Временно недоступен… Пусть. Только бы не навсегда!!! Дарико не переживёт… Да и он тоже".
И он растолкал Байера:
– Сашка! Что может делать женщина, когда погиб её возлюбленный, кроме… ну, ты понимаешь?
Сонный измученный Байер, не разлепляя глаз, пробормотал:
– Скорбеть на могиле может, оплакивая любимого.
– Сашка! Ты – умница! Мне нужно ещё раз съездить на Троекуровское кладбище. А ты спи!
В начале одиннадцатого его машина уже была у ворот. Наумов шёл по правой аллее. Шёл и боялся… Боялся, что опоздал. Перед глазами всплывала одна и та же картинка: дочь и Меркулов стоят, обнявшись, в аэропорту.
"Не забирай её у меня! Я прошу тебя, не забирай! Прости меня, парень!" – повторял он мысленно уже который раз. Проходя мимо нищенок, просивших милостыню, пошарил в кармане куртки, остановился и высыпал пригоршню мелочи в жестяную банку, повернулся, чтобы идти дальше, как вдруг услышал тихий голос старухи:
– Не переживай, он простил тебя: ты же попросил прощения там, у могилы… молодец, хорошо сделал. Не ищи её там: она с Алексеем. Он утешит её…
Наумов остолбенел, на секунду забыв, куда шёл.
– Живи спокойно, воспитывай сына, – продолжала тем временем бормотать старуха в зелёном платке. – Назови сына в его честь, он просил за тебя…
"Она с Алексеем… – жаркая волна прилила в голову Александра Николаевича. – Джульетта ушла вслед за Ромео…" Он уходил быстро прочь от этой нищенки.
На могиле никого не было. Наумов немного отдышался. Голова снова начинала ясно мыслить. "Хорош! Он – технарь и реалист – поверил словам какой-то сумасшедшей старухи". "Воспитывай сына! Дарико не сможет больше иметь детей, а другой жены у него не будет, – горько усмехнулся Наумов. – Неувязочка вышла с предсказанием!"
* * *
Она обошла весь дом: ни инвалидного кресла, ни Вэйса нигде не было. Лея надела сапожки и вышла во двор. Вэйс подтягивался на турнике. Мышцы ритмично сокращались, как будто и не напрягаясь совсем. Потом, по системе турников, он перебрался на брусья и продолжил отжимания на них. Лея, как заворожённая, смотрела на тренировку Уварова. В конце, обессилев, он ловко приземлился обратно в кресло, взял полотенце, вытер пот и увидел девушку. Она посмотрела на него, опустила глаза и едва слышно сказала:
– Я пообещала ему, что…
Вэйс понял:
– Первая хорошая новость за это утро.
– Вэйс! Помоги мне… – вдруг попросила она. – Научи, как начать жить. Маленькими шажками… Что мне делать?
– Ну, для начала, зайти в дом и приготовить что-нибудь поесть.
– А ты?
– А у меня ещё пара подходов.
Когда он вернулся в дом, ароматы с кухни проникли во все комнаты, включая ванную. Поэтому на душ Уваров не стал тратить много времени, сразу зарулил на кухню. Его ждали горячие бутерброды, яичница с беконом, салат.
– Вот. Всё, что нашла в холодильнике…
– А я почему-то думал, что он пустой… – удивлённо протянул Вэйс, усаживаясь за стол. – Я прощаю Ватутину забытое пиво!
Лея только немного поковырялась в салате.
– Ты почему ничего не ешь?! – упёрся в неё взглядом Алекс.
– Не хочется… Да и не занималась уже сутки. Ты-то вон потренировался.
Лея натянула ворот водолазки до середины лица, будто хотела спрятаться, остались только глаза: глубокие и печальные.
– Вы каждый день занимаетесь? – поинтересовался Вэйс, вспомнив её
