но именно что его отсутствие. Впрочем, и это неплохо, потому что затычка – если покрасить ее оранжевым, например, – была бы видна и сообщала о том, что тут щель и недостача. Нет, наоборот, недостача – и потому щель.
Чего не хватало паре небольших, двумя полушариями желто-белых мозгов и шкурам с налетом сала? Не чего-то третьего, тут же не история, которой хочется катарсиса; они просто лежат – и все. Простой рыночный расклад. Недостача вне их, там предполагается какой-то элемент размером с точку. Где-то требовалось что-то еще, раз уж все это хотело стянуться хотя бы в предположение, что здесь присутствует нечто, в чем есть щель. Да, это мутно и невнятно, скучный джаз, но вот так. Не может же щель быть в нигде, в несуществующем объекте! Она может стать щелью лишь внутри чего-то, кого-то. Не может она существовать сама по себе.
Словно пошел на встречу с неведомым демиургом, который все тут делает, – заказать сделать из этого что-нибудь еще, дополнить щелочкой. Идешь сквозь эти жгуты и сплетения, чтобы добраться до некой точки, и, если все – оп! – встает на место, значит, уткнулся в демиурга – и он это выполнил. Не ты сам, потому что ты пошел искать точку. По дороге видел разбитые улицы и старый микроавтобус, покрашенный белой масляной краской, а также темно-зеленую действующую колонку с водой на повороте (с внутренней стороны поворота, как раз человек набирал воду в полуторалитровый пластик), МАЗ выпуска 50–60-х. Вместо кузова или на месте кузова у него был дом-шкаф-короб, сваренный из железных листов (швы неаккуратные), дверь закрыта на висячий замок. МАЗ дымил и дребезжал, ехал. Не имел отношения к теме. Гаражи, неупорядоченные деревья. Жара и духота без солнца, собиралась очередная вечерняя гроза.
Что-то, еще не оформившееся как гнездо для новой действительности, но его весьма предполагающее. Совокупность чего-то. Теоретически можно перечислять все, что видим на данном перекрестке, что подчеркнуло бы неполноту перечисления, доказав от противного, что где-то тут эта щель существует. Но тогда, пожалуй, это уже декоративные искусства, исчерпывающие себя собой. Здесь есть что-то еще вроде частей животных, их костей, шаров сочленений, мослов, гладко-желтых (эти детали были и на рынке). Из них все делается просто, достаточно выставить тему щели, которая должна быть, и они могут, например, собраться обратно. Значит, щелочки можно внедрять где угодно. Дырка есть предмет, который не ее затычка, а сама она, просто не может быть названа. Возможно, существует владелец щелочек, который выдает их даже по нечетко сформулированному запросу. В таком варианте щель окажется коленным сочленением, мослом, челюстью или шкурой, но это тривиально. Тело вообще мешает. Оно, его социальные реакции – это медленно, как кино. Тушка, мясо, жидкости, кости затормаживают, мешают. Тут все должно быть быстрее.
Элементы недостроенности чего-либо являются его частями, конечно. Умолчания разговорчивы, смена контекста тоже его часть, даже персонализируемая: можно ввести персонажа, который пришел и навязал свою тему. А если его не видно, так и что? Он необязательно антропоморфен, настало лето. Работает это просто: есть такие и такие предметы, отношения и обстоятельства, которые что-то значат, но что именно? Представляем щель этого недостатка (здесь было-есть-должно иметься что-то еще) в виде дополнительной детали из каких угодно костей-сухожилий. На них, как на приманку, приходит некий смысл – и все достраивается. Во всяком случае можно удовлетвориться расписыванием той штуки, которая как бы пришла. Из нее можно сделать персонажа, ну и так далее. Производить понятные бытовые конструкции. Шкуры, улица, машины не имели общего, но сшивались тут в единое безо всякого на то моего желания. Условным демиургом сшивались, нелепым, простодушным каким-то сатаной. Аццким сотоной, который соединяет тупо все подряд, замазывает щели и сует результат в пространство общего пользования.
А начинается с того, что обращаешь внимание – было же что-то его причиной? Далее следует намерение свести вместе шкуры, жидкое сало, битые машины – невесть почему. Так действует аццкий сотона, который не дает вещам и чему угодно быть порознь и самостоятельно. Пахнет, разумеется, плотью, заветривающейся на прилавке. В каком слое это происходит? Что там возбуждает желание докапываться до щелей и их замазывать? Чье желание это сделать управляет этим? Например, составляющие девушки со стены в «Джинне» примерно из одного пространства, иначе они не сошлись бы, оформитель же – не духовидец или концептуалист. Деталей, намекающих на иное прочтение, там не было. Даже, наверное, в адрес заказчика (сделать ее тощей назло ему). Но здесь (рынок и вокруг) почему-то предполагаются щель и недостача. Составляющие наглядны, лежат себе – и все. И щель требуется именно для того, чтобы они и лежали себе отдельно. Если кажется, что некий элемент должен все связать и выделить смысл, то следует лезть в свой шкаф и искать эту деталь там. Может, на уме был Джезуальдо, или ситуацию замкнут «Изолированные объекты» Кандинского (1934, акварель, бумага, 20.1 × 15» (51.0 × 38.0 cm), находится в Philadelphia Museum of Art). А здесь лежат себе эта шкура и мозг, вот и все. Отдельное – отдельно, и сотона таким образом побежден. Не смог тут победить пока еще.
Задача, повторюсь, выделить/взять из себя произвольные жгуты чего-то существующего и скрутить их так, чтобы они стали чем-то новым. Сейчас выяснили, что из готовых кусков не получается, ок. Тогда другой вариант: берем неопределенные штуки, их связи и прочее, а они неявным, неочевидным способом сойдутся во что-то внятное и даже очевидное. Все элементы дрожат и расплываются, а результат конкретен – как дыр бул щир или курдячить бокра. Но жестче, чем курдячить, потому что результат не станет прямым следствием манипуляций. Вот данная история, которую нельзя изложить прямо, потому что ее элементы приблизительны. К чему она – тоже непонятно, однако ж все как-то двигается. Вероятно, результат уже есть, а я лишь пытаюсь его осознать? Или еще нет, но неопределенности сползлись в куколку, и недоделанная куколка уже имеет желания, взгляды на жизнь, выстраивает свои отношения с субстанциями, из которых составлена? Выказывая даже недоумение: а почему в ней совершенно не задействован летний вечер у пруда, где квакают лягушки? Хорошее же дело. Что ж, теперь летний вечер и лягушки тоже упомянуты, употреблены.
Конечно, субъект тем более существует, чем менее существенными окажутся объекты, составляющие его обстоятельства и т. п. Но из каких именно слабо существующих объектов субъект собирать? Да, детали валятся сами, но когда они нечеткие, то будто произвольные. В самом деле почему лягушек и пруда не было раньше? Впрочем, это
