что ж это за пыхтение? Я пригляделся к ближайшим кустам. Тут вышла из-за облака круглолицая и бесстыжая китайская луна и осветила такую картинку. Я бы даже сказал иллюстрацию. Агасфер лежал на животе. Сверху на нем лежал Алим. Область копулятивных органов обоих была в некоем взаимном движении. Они как бы перетекали взаимно. Хотя Алим был явно активной стороной, а Агасфер под ним — пассивной, не скажешь точно, что Алим ян, а Агасфер инь. Все было, как обычно, относительно.
Агасфер повернул заросшую беспорядочной щетиной щеку к алимову тяжко дышащему рту.
— По-це-луй ме-ня.
— Хы… хы… хы… хы…
— Ты ме-ня лю-бишь?
— Я те-бя, пад-ла, не-на-ви-жу.
И надо же было такому случиться, что короткий путь нас вывел в самую глухую глушь Китая, в провинцию не то Хубэй, не то Хунань, в общем, что-то на «ху». Кругом были одни многомиллионные китайцы. У них были миллионы детей, они съедали миллионы рисовых зернышек и все на свете обозначали миллионами иероглифов.
Китайский язык, как нам с Алимом быстренько объяснил наш старый полиглот, который и тут за свою вечность успел устроить несколько гадостей[130], оказался не таким уж сложным. Например, баба по-ихнему будет «чжу», но можно сказать и «янь», в зависимости от того, какая баба. «Дайте пожрать» будет «цзян су» или «хэй лунь цзян» или просто рот раскрыть и показать туда пальцем. Самое главное при этом употреблять побольше мата, только используя мягкие согласные, любезно улыбаясь, кланяясь и кивая головой.
Нам повезло оказаться первыми в деревне. Это был такой глухой край, лишенный электричества, спутниковой связи и железной дороги, что тут даже не знали о порохе, который сами же китайцы и изобрели черт знает когда. Тогда мы выступили перед жителями этой деревни Дунъучжумцзиньци с просветительскими лекциями, причем Алим красочно рассказал о штурме Душанбе Жириновскими моджахедами в 1998 году, а я прочел стихи Дмитрия Александровича Пригова «Что-то воздух какой-то кривой…» и «Вот на девочку пожарный налетел…» За это китайцы нас страшно зауважали, в результате чего мы втроем открыли тут герметический центр нетрадиционной китайской медицины «Иньян цзя».
Молодой способный продавец утюгов, которого звали Цзяо Фань, помог нам с оборудованием дела. Он быстренько смотался в какой-то культурный центр и привез нам под аванс будущего дела средства как нетрадиционной медицины (иголки, бамбуковые палки, утиные перышки, зеркала души), так и традиционной (аспирин, пурген, корнцанги, резиновые перчатки).
Цзяо Фань, всячески благоволивший к нам, собственноручно исписал вертикальную вывеску, уверив нас, что надпись значит именно «Иньян цзя» и в крайнем случае не содержит ничего неприличного и вывеску приколотил. Слегка подметя нашу скромную хижину[131], мы приготовились ждать больных.
Поначалу болеть никто не собирался. Весь небольшой миллион населения деревни Дунъучжумцзиньци занимался крестьянским трудом от зари до зари. Хоть и глухая, но щедрая, мягкая, сношаемая уже пять тысяч лет, земля рожала каждый год. Инь в виде женского рода и там в Китае и по всем прочим местам диска вызывала любовь и ее разновидность — благоговение.
Посмотришь налево — крестьяне по колено в воде выращивают рис, направо — хлопок, прямо — гаолян, сзади — еще чего-нибудь типично китайское — ласточкины гнезда с фасолью и креветками в остром соусе.
— И-и, — сказал иссиня-выбритый Алимчик, по-местному А Линь, очень симпатичный в белом халате, — Агик, давай я тебя от чего-нибудь полечу.
— Отстань, — отмахнулся Агасфер или по-местному А Гась, нс отрываясь от томика Мао Цзедуна. Потом осоловело посмотрел перед собой. — Крестьянство должно понять, что коллектив — высшая и последняя стадия существования человека. Коллектив — лучшая форма не только труда, но и медицинской терапии.
— Полечи, полечи его, Алим, — испугался я за старика.
Цзяо Фань испугался еще больше. Округлив раскосые глаза, он осторожно попятился в сторону рисового поля.
К вечеру перед медицинским центром выстроилась очередь. Перепуганные туземцы стали упорно называть нас «товарищами». Некоторые нацепили красные значки со знакомой слоновьей физиономией. Я сразу выделил в толпе в основном малорослых китайцев длинную, мослатую и худую крестьянку. Она покорно шла лечиться с выражением на лице — «не забыла ли я задать корм свиньям? не забыла ли приготовить полосканье для маленькой Фэй Цзи? не забыла ли прополоть редиску?»
Что до лечения, то методика была выбрана нами заранее и оказалась весьма эффективной. Дело в том, что, как известно каждому более-менее культурному сапиенсу, на пятках человека имеются специальные точки, куда парасимпатическим путем или просто так отражаются и проецируются все органы тела во всех их болезнях и тленности. Так учит «Иньян цзя», ничего не поделаешь. Но мы лечили крестьян радикально и капитально. Вне зависимости от того, на что жаловался больной, сначала злой Агасфер лупил его по пяткам бамбуковой палкой. Потом к страдальцу подходил добрый Алим и щекотал пятки утиным перышком. Таким образом происходило исцеление. Ну и, наконец, я выписывал больному аспирин и счет за лечение (примерно 50 юаней, но брали и в других валютах) и вел терапевтическую беседу. В ней я обычно рекомендовал почитать родителей, не есть жирного на ночь, не расслабляться более двух дней подряд. За это меня китайцы еще страшнее зауважали и прозвали Нихуй Бухуй Сюэйго Хуа.
Когда подошла очередь высокой китаянки с выражением проблемы на лице, когда она получила свою порцию битья и щекотки и почтительно выслушала мою речь, в которой я еще добавил рекомендацию не читать на ночь всякую бредятину вроде Муркока, Ван Гота или Нортон, а читать классику вроде «Сна в красном тереме» женщина кивнула, искательно (но как-то слишком проницательно-искательно) улыбнулась и попросила:
— Вы не могли бы сделать мне аборт?
— То есть… как? Я собственно… я, конечно, сторонник правительственной программы ограничения рождаемости, но ведь аборт, девушка, это так вредно для женского организма, приводит к необратимым последствиям и даже, избави Бог, может лучше палками по пяткам?
— Себе постучи! — вдруг вспылила сама покорность судьбе. — Господи, Нихуй, простите за выражение, если бы ты понимал. У меня уже девятнадцать детей. Я выполняю правительственную программу — не больше двух детей в семье. Но ведь муж-то десятый.
— А остановиться, ограничиться нельзя?
— Так получается…
Она моргала огромными раскосыми, опасно-огромными серо-зелеными глазищами, как двумя завлекательными омутами.
В общем ее звали Яньгуан. Наличие в имени формулы «ян» говорило, что еще не все так плохо, даже относительно хорошо и вверх ли, вниз потечет эта капля во мне, ищущем, это вызовет положительные эмоции.
Яньгуан имела одноименный протоним в китайской мифологии. Носительница протонима была какой-то там полубогиней, а по мнению
