были крепкие, больше свои, доморощенные, и одна от другой ни за что не отстанет. Все выглядело, так сказать, хозяйственно, исправно. Зимой мужики одевались тепло: полушубок и тулуп сверху, в бараньей шапке, но большею частью в лаптях. «Упряжку» они делали не более 30 верст. У них были на пути знакомые, постоялые дворы, которые уже знали, когда они едут, и ждали их. Это был народ молчаливый, сосредоточенный, серьезный. Общение с природой и одиночество «на ходу» приучило их к этому. Каждый идет около своих лошадей и поглядывает, не потерялось ли что, или не стащил бы недобрый человек чего-нибудь; тут не до разговоров, да и говорить-то, по правде, было не о чем. В случае нападения на них «дорожных» удал-добрых молодцев они хватались за рычаги и шибко били лиходеев, да, впрочем, и нападения бывали редки — разбойники хорошо знали, чем это пахнет. Иногда они года по два не бывали дома, разъезжали из края в край по Руси, а концы они делали далекие: например, от Москвы до Костромы, из Костромы в Рязань, а оттуда, глядишь, на Дон — так и колесили по матушке Руси. Не все у них шло «по маслу», случались и беды с ними: то кого-нибудь, особенно зимой, «на раскате» опрокинувшимся возом задавит, то в драке, с ворами убьют, а то где-нибудь сгорит, уснув на сеновале на постоялом дворе, или заболеет дорогою и отдаст богу душу. Тогда его товарищи похоронят, а коней домой приведут. Так в одной созданной ими песне «Степь Моздокская» рассказывается, что они везли «белу-красну» рыбицу, парчу, бархат; дорогой у них заболел товарищ и, умирая, говорил окружившим его друзьям, молча и сосредоточенно на него глядевшим:
Вы свезите моим детушкам благословеньице,
Отведите моих товарищей, вороных коней,
К молодой жене да свезите ей волю вольную.
Народ это был, безусловно, честный; вверенное им добро отстаивали грудью, хотя и не были обязаны отвечать за него в случае пожара или грабежа; в русском крестьянстве это был самый лучший народ, так сказать, «головка» его.
У самой заставы иногда была такая давка, что прямо «каша» какая-то делалась; особенно толчея была, если в это время «шла» почта, которую возили в огромных зеленых каретах на восьми лошадях. Передний форейтор или почтальон трубит в рог, чтобы давали дорогу. Все «шарахались» в сторону, и поднимался крик, брань, да еще «шланбой»* опущенный задерживал…
За заставой на правой стороне находится одно из лучших московских кладбищ — Пятницкое. За кладбищем тянется Сокольническое поле, а за ним уже и Сокольники, а на левой стороне от заставы была Марьина роща и Останкино.
Бутырская застава
Бутырская застава не принадлежала к числу бойких — это была застава тихая, пустынная. Таких «пустынных» застав несколько: Бутырская, Проломная, Симоновская, Даниловская, Трехгорная да, пожалуй, еще и Калужская.
Они стояли как-то «на отлете», да и «тракты», примыкавшие к ним, были из слабых — разве к мелким уездным городам, ведущим торговлю только для себя. Дороги эти были песчаные, неисправные. Ну, кому охота была, например, ехать в Муром через Проломную заставу по песку, где нет ни постоялых дворов и ничего нельзя было найти нужного для проезжающего человека, или пробираться в Каширу через Даниловскую заставу? Первые ехали через Рогожскую заставу по Владимирскому шоссе и сворачивали на Муром, где это было удобно, а вторые ехали по Серпуховскому тракту — на Серпухов. Бутырская застава именно стояла «на отлете»: с одной стороны были огороды, а с другой тянулся длинный забор, за которым был густой и большой, как роща, сад.
Жилья у самой заставы не было. Кордегардии ее, или «казармы», были всегда какие-то ощипанные. В них пребывали солдаты, стоявшие «на часах», и «щупальщики». Обязанность «щупальщика» состояла в том, что он острым прутом тыкал в воз, особенно с сеном, чтоб узнать, не везут ли в Москву вина. Тогда в Москве существовал винный откуп, находившийся в руках Мамонтова и Кокорева, и ввоз вина в город был строго воспрещен. Мамонтов и Кокорев нажили по огромному состоянию. Первый из них сделался железнодорожным строителем, а второй — основателем банков.
К обеим сторонам Бутырской заставы, как и ко всем другим, примыкал так называемый Камер-Коллежский вал.* Вал этот шел вокруг всей Москвы, прерываясь только заставами. В некоторых местах он был полуразрушен пешеходами и местными обывателями, которые брали из него песок для своих надобностей. Вал этот с боков был покрыт всегда густой травой, а по гребню шла дорожка. Примыкавший к Бутырской заставе вал был целешенек и тянулся с одной стороны от Тверской заставы, а с другой — от Крестовской. Около Марьиной рощи был, так сказать, нелегальный проезд через вал, и довольно неудобный, так как за валом находилась глубокая канава, из которой не так-то легко было выбраться.
Солдатам, стоявшим «на часах», прохожие бросали на землю мелкие медные монеты, так как солдат «на часах» не имеет права брать их в руки, бросали бедным солдатикам на их безысходную нужду. После «часов» солдат подбирал их. Особенно много бросали медяков у тех застав, за которыми были кладбища, и в этом отношении отличалась Пресненская застава, за которой находится популярное в Москве Ваганьковское кладбище. У Бутырской заставы на этот счет, что называется, не пообедаешь: прохожих и проезжих мало, да и то — сами «форменная беднота».
Близ заставы, по направлению к Марьиной роще, находится Миусское кладбище, одно из самых бедных в то время. На нем, как и на многих других, можно было встретить пасущихся коров, забредших сюда неизвестно откуда, а уж о чистоте дорожек, порядке и говорить нечего — ничего этого не было. Все поросло диким бурьяном, лопухом, крапивой и прочими сорными травами.
За заставой налево и направо тянулись огороды: с одной стороны до Петровского парка, а с другой — до Марьиной рощи.
Недалеко от заставы находится слобода. Собственно, эта слобода и есть настоящие Бутырки, от которых застава и получила свое название.
Бутырская слобода выглядела бедно. Туда стремился такой обыватель, которому в Москве было жить не под силу. Жизнь в слободе была настолько «неказиста», что туда ссылали служить провинившихся квартальных, и это было для них большим наказанием. Жили там больше бедные «мастерки», было несколько овощных лавочек, трактир и кабак. Последний привлекал потребителей и из Москвы, так как в Москве вино вследствие откупа было много дороже… Это для бедных потребителей составляло большой расчет,
