class="p1">— Зови, зови! — отвечал белый от всего пережитого за последний месяц Адик. — Я им расскажу, чем ты занимаешься!
Невидный мужчина, по сценарию, муж, некоторое время молчал, наблюдая эту незапланированную сцену, потом положил ей конец.
— Ладно, парень, — сказал он, — отпусти ее: все будет в порядке. Лора, закройся. Идемте в дом, ребята.
Одесситы, оглядываясь по сторонам, пошли вслед за Милой-Лорой, муж ее запирал калитку.
Ну и вот, Адик с приятелем усажены за стол, перед ними бутылка холодной минералки, напротив сидит тот невидный мужчина, в общем-то парень их лет, слушает Адикин сбивчивый рассказ — его вдруг потянуло на откровение. И про карты, и про счетчик… Лора пока стоит, поджав губы, и вставляет в разговор разные раздраженные слова. От вчерашнего обаяния в ней не осталось и следа.
Что происходит в голове Саши, хозяина дома, не узнает никто, но через некоторое время на стол ставится обед и графин с холодным, из погреба, красным вином. И Саша — может, он стосковался по хорошему собеседнику, в котором он увидел чем-то близкую ему душу? Может, Адик наш обаял его, как это у него случается с каждым, с кем он заговаривает? — и Саша вдруг рассказывает гостям, что:
у них дело, в котором все разыграно по нотам.
Они "кидают" лохов-иностранцев, которые сходят в Ялте с пароходов с большими чемоданами, чтобы иметь советские деньги;
тот грузин перед рестораном — реклама их "фирмы", именно к нему, лишь его завидев и чуточку от его вида остолбенев, устремляются все лохи;
Лора "пускает лоха через рассказ";
и после "кидает через проходняк", пряча чемеоданы или, как в их случае, мешки под лестницей;
после чего они на несколько дней исчезают из Ялты — чтобы сбыть товар и просто на всякий случай, хотя никто из "кинутых" иностранцев в милицию, как правило, не обращается;
Адика с его компаньоном "кинули" по инерции, да и то по настоянию Лоры, с которой Саша просто не захотел спорить;
на этот раз они сплоховали, не уехав еще вчера из-за поломки машины, да и кто знал, что одесситы поедут как раз по этой улочке…
Одесские гости слушали и — по себя — удивлялись откровенности матёрого кидалы.
Компания отобедала и тут Саша спросил, может ли Адик подъехать в одно место, потому что его машина не на ходу.
С Адиком в это время уже расплатились, гора с плеч спала, и сделать одолжение такому человеку, как Саша, он был готов.
Приятель остался в доме, Адик сел за руль, рядом с ним, как и вчера, сидела все еще молчаливая Мила-Лора.
Они куда-то съездили, Адик помог женщине загрузить в машину два чемодана и они вернулись в гостепримный дом хороших грабителей.
Вот и все. Можно ехать домой, в Одессу.
Саша его остановил. Он открыл один из чемоданов, порылся в новехоньких шмотках и сказал Адику:
— Выбирай, что хочешь. Теперь ты у нас в деле и в доле.
— Как?..
— Ты еще не понял? Береженого, как говорится, бог бережет. Это чемоданы одного польского лоха. Слышишь гудок "Украины"? Это она его увозит. Так ты выбирай…
Потрясенный Адик выбрал джинсы, он надел этот памятный подарок, когда вернулся в Одессу…
— Вы обещали сказать что-то про "большие деньги", которые был должен Адик.
— А-а… Я как-то рассказывал эту историю и назвал ту сумму, из-за которой заварилась вся ялтинская каша. Я ее назвал, так тот, кто ее слушал, сказал, что такие деньги приличные люди "зарабатывают до обеда".
ЗЕРКАЛО ХАДЖИБЕЯ
Четыре часа утра. Еще темно. Лето, июнь. Воскресенье. Мы с дядей Мишей идем по двору (улица лейтенанта Шмидта, 11, Одесса). Нас сопровождает ворчание разбуженной тети Марии, жены дяди Миши. Ворчание не отпускает нас до самых ворот.
— Она не понимает, — бормочет про себя, а может, и чуточку для меня дядя Миша, — бог создал человека для рыбалки; для рыбалки, а не для того, чтобы он развешивал белье.
Белье висит на веревках на уровне второго этажа, добавляя утреннему двору свежести, через два часа его, высохшее за ночь, снимут.
На платанах на Пушкинской (угол Малой Арнаутской, которую одесситы зовут Милой) так же спросонья и ворчливо, как тетя Мария, отзываются на наши шаги галки. Галок на деревьях — сотни.
— Не смотрите вверх, — предупреждает дядя Миша, — они как раз могут попасть в глаз.
На перекрестке по-совиному светя желтым глазом, щелкают светофоры.
На спинах у нас объемистые рюкзаки с резиновыми шлюпками, туда же воткнуты легонькие весельца. В руках — проволочные корзины, на дне которых по бутерброду и бутылке воды. Мы направляемся к Привозу, куда должен подойти наш автобус.
Кое-где на улицы уже вышли дворники. Они метут тротуары — и широкие движения их метел напоминают маятники. Это ритм предрассветного утра, утра, не потревоженного ни одним будильником. Дворники поглядывают на нас сердито и завистливо.
Ворота Привоза еще заперты, на рынке идут последние приготовления — шкрябается метлами залитый соками овощей и ягод асфальт, остатки мусора увозятся в тачках. Но уже подъезжают тяжело груженные машины, а на стоящих с вечера начинают шевелиться люди. Они встают с мешков лука, картошки, редиски, ранних яблок, на которых спали, накрывшись домашними кожухами или старыми пальто, зевают, потягиваются, негромко, густыми со сна голосами переговариваются, растирают онемевшие бока, начинают стаскивать наземь поклажу. По Привозу освобожденно разносятся яблочный аромат и луковый дух.
На подходе к рынку сидят у магазинной стены продавцы "рачков" — полупрозрачных прибрежных креветок, самой лучшей наживки. Рачки выловлены вчера, они еще живы, еще шевелятся… Продаются они поллитровыми стеклянными банками, которыми их нагребают из сырых, до половины наполненных мешков.
На остановке нашего автобуса стоит молчаливая очередь рыбаков. У всех за спиной рюкзаки с резиновыми шлюпками, у всех в руках плетеные металлические корзины. Очередь по-утреннему неразговорчива, переступает ногами, курит, ждет…
А в темный настой ночи уже начала поступать ключевая вода рассвета, настой прозрачнеет, рассеивается…
Автобус маленький, тесный, внутри неосвещенный, рыбаки помогают друг другу пролезть в узкую дверь, подталкивая в тяжелый рюкзак, мирно рассаживаются и все еще молчат, только покряхтывают, приглушенно кашляют…
Дверь наконец-то со скрипом съезжается, автобус трогается. На неровном асфальте его качает, как шлюпку на волне. Наш путь — через всю, еще не проснувшуюся Одессу, на Хаджибеевский лиман.
Дядя Миша сидит у окна, сидит, привычно нахохлившись, он, как все, помалкивает, похоже, досыпает.
Дядя Миша — сухонький, небольшого роста, жилистый старик с торчащими скулами, впалыми щеками и маленькими хитрыми глазками. Весь дом (жена, дочь, сын)
