Свернув с оживленного шоссе, грязно-белый «Опель» покатил по узкому лесному проселку. Через несколько километров грунтовки, пружинящей под колесами обнаженными корневищами сосен, машина выехала на бескрайний пустырь. Впереди ртутно блеснула гладь водоема.
Пейзаж в районе заброшенных песчаных карьеров выглядел уныло и мрачно. Полное отсутствие зелени, выжженная земля, островки гниющего мусора… У огромной, заполненной грязной водой ямы стоял заржавленный экскаватор со вздыбленным ковшом, напоминающий злобное чудовище Юрского периода.
Загнав «Опель» за экскаватор, Голенков вышел из салона и внимательно осмотрелся. Открыл заднюю дверку, натужно вывалил огромную металлическую бочку и подкатил ее к обрыву. В заводи пузырчато чешуилась зеленая ряска, а на протоке виднелось полосатое песчаное дно со спутанными космами водорослей.
Побродив вдоль берега, Эдик прикинул, где может быть самое глубокое место. Перекатил бочку метров на двадцать и резким ударом ноги спихнул ее с обрыва. Массивная металлическая емкость тяжело плюхнулась в воду. Несколько минут она покачивалась среди ила и грязи, словно буй, пока внутрь не натекла вода. И вскоре лишь огромные сферические круги на поверхности обозначали место последнего упокоения братьев Ван Хюэ.
Перекуривая, убийца случайно обратил внимание на штанину, забрызганную подсохшей кровью. Эта улика была совершенно некстати…
– Черт, и как это я раньше не заметил? – растерянно пробормотал Эдик и, тщательно затерев кровавый след мокрой глиной, уселся за руль.
Солнце палило нещадно. Салон «Опеля» постепенно превращался в духовку, и Голенков поминутно стряхивал капли с горячего лба. Несмотря на жару и пережитое потрясение, мозг работал на удивление четко.
Бывший сыскарь понимал, что у въезда в город его вполне могут тормознуть алчные гаишники. А они уж наверняка обратят внимание на подозрительное бурое пятно внизу штанины. От забрызганных кровью брюк требовалось избавиться как можно быстрей…
Но не ехать же в город в одних трусах!
В поселке Седнев, расположенном в нескольких километрах от песчаных карьеров, вот уже много лет работал небольшой магазинчик секонд-хенда, популярный у дачников, рыбаков и бомжей. Вспомнив о секонд-хенде, Голенков развернул машину и покатил в сторону поселка.
Магазинчик располагался в покосившемся сарае, над которым гордо реял рекламный плакат: «Одежда из Англии, Франции и Европы». Кучи поношенных буржуйских шмоток были свалены на подстилках у входа. Из открытых дверей несло спертым духом лежалого тряпья.
– О, папик? Привет! – услышал Эдик, выйдя из «Опеля».
Обернувшись, он с трудом подавил вздох неудовольствия: перед ним стояла Лида Ермошина.
– Здравствуй, – сумрачно поздоровался Голенков, становясь к девушке вполоборота – так, чтобы она не смогла рассмотреть перемазанную кровью штанину. – Что ты здесь делаешь?
– Да вот, шопингом решила заняться, – степенно ответила маленькая проститутка. – Оно хоть все и ношеное, а иногда классные шмотки попадаются… И почти нулевые. А эта точка – самая козырная. Элитный секонд-хенд типа бутика. Слышь, а ты как здесь оказался?
– Машину надо отремонтировать, вот и решил себе брюки присмотреть, какие поплоше, – ответил убийца; в этот момент он почти ненавидел эту вездесущую шалаву.
– Поня-ятно. Слышь, а что это у тебя на жопе?
Осмотревшись, Голенков обнаружил на брюках еще одно пятно подсохшей крови и с трудом удержался от витиеватого матерного перебора.
– Ты че, папик, – никак грохнул кого? – поинтересовалась Лида, безмятежно глядя в глаза собеседника.
Бывший оперативник понял: версия «ремонта машины» даже для недалекой Ермошиной прозвучит теперь примитивным враньем.
Следовало срочно придумать какое-то правдоподобное объяснение следам крови. «Порез пальца» или «ссадина на ноге» отпадали сразу. Прокрутив в голове все возможные варианты, Голенков быстро дошел до очевидного: этой тупой неразвитой малолетке следует скормить какую-нибудь эффектную мелодраматическую историю – с одинокой девушкой на загородной трассе, нападением на нее пьяных хулиганов, благородным спасителем Эдиком и роковым ударом в хулиганскую челюсть…
И хотя пересказ сочиненной истории прозвучал не слишком-то убедительно, Мандавошка, кажется, поверила.
– Короче, двоих кулаком уложил, оба в кровище… – резюмировал сочинитель.
– Ну, ты круто-ой, в натуре! А что же телка? Красивая хоть? Даже лучше меня? – наивно поинтересовалась малолетка.
– Удрала, дура… Я даже познакомиться с ней не успел. Но брюки все равно надо сменить. Ты же знаешь, какие у нас мусора: даже разбираться не станут, сразу на полную катушку раскрутят! – заверил рассказчик, начисто открещиваясь от своего милицейского прошлого.
– Ладно, выбирай себе портки, а я в магазине какую-нибудь шмотку для беременных присмотрю, – бросила Лида и двинулась в смрадный сарай.
Схватив первые попавшиеся джинсы, Голенков наскоро расплатился и направился к «Опелю», чтобы переодеться. Но не успел он стянуть с себя заляпанные кровью штаны, как у машины вновь нарисовалась Ермошина. В руках ее белело бесформенное мятое платье.
– Тук-тук-тук… Открывай, папик, это я, – объявила она и, не спрашивая разрешения, развязно плюхнулась рядом.
И тут произошло непоправимое…
Едва Эдуард Иванович снял с себя брюки, как из кармана со звоном посыпались золотые монеты. Рубашка на спине Голенкова мгновенно взмокла, ладони вспотели. Ему нестерпимо захотелось придушить навязчивую барышню прямо в машине и завести труп в район старых песчаных карьеров…
– Ой, а что это у тебя? А можно посмотреть? – Подняв с коврика монетку, Лида процитировала надпись на реверсе: – Им-пе-ри-ал, де-сять руб-лей зо-ло-том, 1915 год… Че – в натуре золото?
Бывший опер с трудом сдерживал в себе зверя. Мандавошка, эта живая предъява подонку Сазонову, которую он собственноручно слепил из грязи и тлена, могла стать опасной для своего создателя.
– Слушай, Лида… Давай где-нибудь посидим, – предложил Голенков, лихорадочно прикидывая: хватит ли у этой шалавы ума связать воедино империалы и окровавленные брюки?
– А проставишься?
– Не вопрос! – натужно улыбнулся Эдик и, собрав рассыпанные червонцы, спрятал их во внутренний карман куртки.
– Тут неподалеку довольно приличная бухаловка есть. Рули, а я буду показывать, – предложила Ермошина и, выставив свой беременный живот, зашелестела сигаретной пачкой.
Бывший сыскарь знал, какую «бухаловку» имеет в виду несовершеннолетняя проститутка. В нескольких километрах от поселка находился мотель «Ракушка» с небольшим ресторанчиком на первом этаже. Заведение это было не слишком убогим, чтобы называться гадюшником, но и не слишком популярным – во всяком случае, в правоохранительной среде…
* * *
Душа всегда требует праздника. А уж нежданная встреча давних друзей-подельников предполагает особый размах. Как ни протестовал Жулик, но заметно захмелевшая Пиляева требовала продолжения банкета и потому уговорила его посидеть в «Ракушке» хотя бы до вечера.
