сделанная рукой профессора: «Через месяц после той ночи, когда Вера сказала ему о предложении американца, Василий продал рубль Константина Блэйку...»
— Но, позволь, ведь старый граф был еще жив тогда, если память мне не изменяет, — поразился Туйчиев.
— Ну и что? Он элементарно украл у отца монету. Вспомни, старый граф перед смертью думал о том, как жестоко его обманул сын.
— Как он мог включить в каталог монету, проданную задолго до его издания?
— К вашему сведению, уважаемый Арслан Курбанович, — снисходительно объяснил Соснин, — в каталоги включаются все существующие монеты, а не только те, которые имеются у издателя.
— Я же тебе пять минут назад читал, что монеты, против наименования которых стоит цена, имеются у владельца фирмы, а там проставлена цена — десять тысяч. Повторить?
— Не надо, — удрученно протянул Николай. — Мне все ясно.
— Что тебе ясно? Мне, например, ясно только одно — появился еще один рубль, но откуда он мог взяться?
Друзья вчитывались в каждый листок. Прошло еще полчаса. Андрей принес чай и тихо вышел из кабинета.
— Смотри, какой красавец! Молодой Александр Зарецкий улыбается сегодняшнему дню из героического далека.
— Да, эпоха. Они рано начинали, поэтому много испытали и многого достигли. Я в его возрасте еще за партой в школе сидел, а он эскадроном командовал...
— У тебя есть шанс многого достигнуть. Надо всего-навсего раскрутить это дело. Постой: опять рука профессора. Слушай...
Арслан начал читать.
«Часов в одиннадцать в номер постучали. Василий спрыгнул с дивана, на котором лежал одетый — даже сапоги не стянул.
— Войдите.
Дверь отворилась, и в комнату вкатился пухлый толстяк в смокинге.
— С кем имею честь? — не очень вежливо поинтересовался Василий.
— Граф Зарецкий, если не ошибаюсь? — вместо ответа спросил толстяк и, увидев утвердительный знак, стянул перчатки и без приглашения сел.
Ошарашенный такой дерзостью, граф хотел выпроводить гостя, но тот предотвратил возможное и нежелательное для себя развитие событий.
— Барон Крюге, — представился он.
В затылке у графа похолодело. Две недели назад он продал доверенному барона рубль Константина.
— Я был в императорском нумизматическом обществе и пришел поставить вас в известность, что вы, граф, — каналья и мошенник и место ваше в остроге. Вы продали мне подделку. Буду краток: вот моя визитная карточка. Если завтра до двенадцати часов вы не привезете деньги, я приду к вам с приставом. Имею честь...»
— Так вот кто стучался в дверь к Василию, когда он взводил курок! — воскликнул Соснин. — Помнишь, горничная что сказала?
— Да, я помню, а ты помнишь арифметику?
Недоуменный взгляд Николая вынудил Туйчиева продолжить мысль.
— Монет-то прибавилось, теперь уже их три, три рубля Константина. Понимаешь?
— Действительно! Послушай: может, они жалованье получали этими рублями, а мы тут ломаем голову...
— Ты не находишь, что нам все время не хватает малости, — сказал Туйчиев, когда они тщательно изучили рукопись. — Как на незаконченном холсте, на который художник не успел нанести последний мазок, чтобы холст стал картиной.
Соснин ничего не ответил, но, как и Арслан, он думал о том, что главное в этой истории — найти похищенную в доме у Зарецких монету.
Казалось, что́ проще — выявить виновного из максимально ограниченного числа подозреваемых. Туйчиев беспрестанно «прокручивал» мысленно обстоятельства и факты, вытекающие из показаний Петрунина, Барабанова и Мезенцева, но нигде не видел просвета. Особенно мучило его отсутствие возможности устранить противоречия в показаниях Петрунина и Барабанова. Арслан очень рассчитывал на показания Мезенцева, однако тот ясности не внес.
— Ты считаешь, нами допущена ошибка? — задумчиво спросил Соснин.
— Во всяком случае не исключаю ее, — вздохнул Туйчиев. — Мы не учли, что те тридцать-сорок минут, когда Мезенцев пятнадцатого вечером покинул Зарецкого, чтобы принести ему новую книгу о рубле Константина, — Арслан сделал паузу, — покойный профессор мог использовать для отправки бандероли с монетой Тихомирову, который, как тебе известно, давно и страстно жаждал заполучить ее.
— Верно, Мезенцев отлучался, но это не значит, что именно в этот момент профессор отправил монету Тихомирову. Такое утверждение...
— Я не утверждаю, но и не исключаю. Пока все paвновероятно.
— Сомнительно... Подумай только: возвращается Мезенцев с книгой, хочет сравнить, а монеты уже нет. Не странно ли?
— Чего-чего, а странностей в этом деле предостаточно, — усмехнулся Арслан. — Почему не быть и этой? В общем, с Тихомировым нужно побеседовать.
...Туйчиев не предполагал, насколько близким к истине окажется его предположение об отправке Зарецким пятнадцатого числа бандероли Тихомирову. Конечно, оставалось пока неясным ее содержимое, но сам по себе факт примечательный: полностью исключить высылку монеты Тихомирову становилось невозможным.
Просматривая квитанционную книжку в отделении связи, расположенном в доме, где проживал Зарецкий, Арслан обнаружил копию квитанции за пятнадцатое число: «Энск. Тихомирову». Наудачу он спросил девушку-оператора:
— Скажите, а нельзя уточнить время отправки вот этой бандероли?
— Ориентировочно можно. Ведь она предпоследняя в книжке — значит, отправили в конце рабочего дня.
«По времени совпадает, — подумал Арслан. — Теперь следует выяснить, что было в бандероли. Придется навестить Тихомирова».
Наутро Туйчиев выехал в Энск.
Нелетная погода заставила воспользоваться услугами железной дороги, и еще вчера, в поезде, Арслан почувствовал, что у него поднялась температура. Соседка по купе, пожилая женщина, ехавшая погостить к дочери, дала ему аспирин. Туйчиев принял таблетку, взобрался на верхнюю полку и вскоре задремал. Когда под утро он проснулся, поезд стоял на разъезде. Жар прошел, но сильно болели голова и горло. «Гонконг» — поставил диагноз Арслан и повернулся лицом к стене. Через два часа он вышел на перрон города Энска. Здесь его ждал заместитель начальника горотдела Карим Рустамов, его однокашник.
— Ты не в форме, — крепко пожав ему руку, сказал Рустамов. — Заболел? — И, не дожидаясь ответа, утешил: — Сейчас мы тебя вылечим. Перекусишь, полежишь, а к вечеру будешь здоров. К тому времени и адрес Тихомирова уточним.
Дома у Рустамовых его напоили чаем с молоком, потом Халида, жена Карима, заставила его съесть какое-то снадобье, довольно противное на вкус, чем-то помазала ему лоб и виски, и он заснул. Средство оказалось чудодейственным: к утру он был совершенно здоров.
В одиннадцать он подъехал к большому дому на одной из центральных улиц. Аккуратно подстриженная живая изгородь отделяла дом от тротуара. Он поднялся по ступенькам парадного подъезда, остановился
