неделя — и мисс Грилл непременно будет здорова. А покамест он рекомендовал полный покой. Мистер Принс заклинал мистера Грилла чувствовать себя как дома и не спешить с отъездом. На том и порешили, с тем чтоб наутро отправить человека в усадьбу Гриллов за недостающим снаряжением. Преподобный отец Опимиан, не менее самого мистера Грилла привязанный к его племяннице, весьма огорчался ее недомоганьем и не мог вернуться к обычному своему ровному расположению духа, пока не увидит ее снова радостной и веселой. Он цитировал Гомера, Эсхила, Аристотеля, Плутарха, Атенея, Горация, Персия и Плиния в доказательство тому, что все ныне известное об электричестве было известно уже и древним. В телеграфе же электрическом не усматривал он решительно никакой пользы, ибо, путая хронологию, он дает лишь название главы, которой содержание теряет смысл прежде, чем дойдет до получателя, тем временем уже узнавшего название главы следующей. И сколько бед от него! Ведь, сообщив только о крупном сражении, о тысячах убитых и раненых, какую муку неизвестности вселяет он в сердца тех, у кого были близкие на поле брани, покуда путями более обычными не узнают они имен пострадавших. Ни один тиран сицилийский не додумался бы до столь изощренной пытки. Эти выпады против предполагаемых побед новейшей науки, выслушанные лекарем с удивлением, а прочими с глубоким почтением, слегка успокоили смятенный дух его преподобия, утешенного к тому же обильными возлияниями кларета, который превозносил он в красочных цитатах, объявляя вино средством от всех бедствий мира.
Так промелькнула неделя, и больная заметно оправилась. Мистер Принс покуда не видел прекрасную свою гостью. Шесть сестер, оставляя седьмую у постели мисс Грилл, ежевечерне удовлетворяли горячей просьбе мистера Грилла и ласкали его слух разнообразной музыкой, а в заключение неизменно пели гимн любимой святой своего господина. Несколько раз наведывался старик лекарь и оставался переночевать. Преподобный отец Опимиан отправился к себе для воскресной службы, но, радея о здоровье прекрасной Морганы, не мог не поспешить обратно. Прибывши утром и поднявшись в библиотеку, он застал своего юного друга с пером в руках. Он спросил, не Аристофановой ли комедией тот занят. Мистер Принс отвечал, что этот труд лучше удается ему с помощью его преподобия.
— А сейчас я пишу, — сказал он, — кое-что связанное с Аристофановой драмой. Это баллада на смерть Филемона, как рассказывает о ней Свида и Апулей.
Смерть Филемона[268][269][270][271]
Поэту пробил сотый год:
Театр с нетерпеньем ждет
Последнего творенья.
Как вдруг разверзлись небеса,
И хлынул дождь на два часа
В разгаре представленья.
Домой вернулся Филемон,
Прилег и видит странный сон:
Уходят Музы прочь.
«Куда?» — спросил он, и в ответ:
«Нам оставаться здесь не след,
К вам гость, лишь минет ночь».
И вот рассвет рассеял тьму,
Позвал он сына и ему
Виденье рассказал.
Послал за пьесой, перечел
И думал, опершись о стол,
Что сон сей означал?
Виденье разгадать не смог:
Поэту было невдомек —
Готов приют иной!
И оттого-то пуст очаг,
И Музы убыстряли шаг
Вечор, в тиши ночной.
II
Наутро шум и гам кругом,
Театр вновь набит битком —
Все жаждут продолженья.
И слышится со всех сторон
Одно лишь имя — Филемон!
И крики нетерпенья.
К нему посланцы между тем
Наведались и тут же всем
Поведали спеша:
«Сидел он молча у стола,
И словно вечность из угла
Глядела не дыша.
Мы речь держали. Он молчал.
И вновь наш голос прозвучал
И замер в тишине.
Мы подошли, и в тот же миг
Всяк тайну страшную постиг:
Он в дальней стороне.
Прекрасным сражены концом
И в восхищении немом
Застыли мы тогда:
Нет, ваш любимец-острослов
Уж не откликнется на зов
И не придет сюда.
Да, смерть пришла в тот самый час,
Когда на сцене, здесь, для вас,
Должны сыграть конец.
Казалось, что едва-едва
Звучат прощальные слова,
Но нет, молчал творец.
Тот ливень — провозвестник слез!
Веселье он от нас унес,
Так пусть же стихнет молвь!
У погребального костра
Собраться нам пришла пора,
А завтра — пьеса вновь!»
Преподобный отец Опимиан:
— Прелестная выдумка.
Мистер Принс:
— Если бы выдумка. Сверхъестественное здесь — только сон. Прочее весьма вероятно; я же даже и сон расположен считать истинным.
Преподобный отец Опимиан:
— Вы решились непременно примирить и связать мир мечты с миром существенным.
Мистер Принс:
— Я предан миру мечты. Блуждать мыслию среди образов прошлого или возможного, а порой и невозможного — любимое мое занятие.
Преподобный отец Опимиан:
— Разумеется, многое в мире существенном претит чувствительным и утонченным умам. Но никто из моих знакомцев не имеет меньше оснований на него сетовать, нежели вы. Вы окружены приятностями, и вам есть чем потешить взор и занять досуг.
Мистер Принс:
— На собственную мою жизнь я не сетую. Я жалуюсь на мир, который наблюдаю сквозь «бойницы уединенья»[272]. Я не могу, как некий бог Эпикура, по словам Цицерона, «целую вечность быть довольным тем, как ему хорошо»[273]. С мучительной тоской гляжу я на бедность и преступление; на изнурительный, неблагодарный, бесплодный труд, губящий ясную пору детства и женскую молодость: «на всякие угнетения, какие делаются под солнцем»[274].
Преподобный отец Опимиан:
— Совершенно вас понимаю; но в мире есть и много доброго. Больше доброго, нежели злого, я в этом убежден.
Они непременно углубились бы в обсуждение предмета, когда бы часы не прозвонили им на второй завтрак.
К вечеру того дня молодая красавица уже вполне оправилась и смогла присоединиться к собравшейся в гостиной небольшой компании, включавшей, как и прежде, мистера Принса, мистера Грилла, доктора Беллоида и преподобного отца Опимиана. Ей представили мистера Принса. Она расточала хвалы нежной заботливости сестер и выразила желание послушать их музыку. Желание ее было тотчас удовлетворено. Она слушала с удовольствием и, хотя еще и не вполне окрепла, не удержалась и стала подпевать, когда пели гимн святой Катарине.
Но вот они ушли, и она тоже откланялась.
Преподобный отец Опимиан:
