попадей». Разрушение городов и уничтожение высших классов одинаково ослабляли военно-политическую организацию побежденных и гарантировали на будущее время их покорность. Татарский разгром одним ударом закончил тот процесс, который обозначился задолго до татар и возник в силу чисто местных экономических условий; процесс разложения городской Руси X–XII веков.
Но влияние татарского завоевания не ограничилось этим отрицательным результатом. Татарщина шла не только по линии разложения старой Руси, а и по линии сложения Руси новой — удельно-московской. Уже несколькими строками выше читатели должны были заметить, что тенденция орды — эксплуатировать покоренное население, как данников, — вполне соответствовала новым течениям, какие мы наблюдали в княжеской политике XII–XIII веков. Но татары и тут, как в деле самого завоевания, «пахали» глубже. Во-первых, они, не довольствуясь прежними способами сбора — отчасти по аппетиту берущего, отчасти по силе сопротивления дающего, — организовали правильную систему раскладки, которая намного веков пережила самих татар. Первые переписи тяглого населения непосредственно связаны с покорением Руси ордой; первые упоминания о «сошном письме», о распределении налогов непосредственно по тяглам («соха» — 2 или 3 работника), связаны с татарской данью XIII века: раньше, по всей вероятности, огулом платила вся вервь — для уголовных штрафов это мы знаем наверное, но нет основания думать, что дань платилась иначе. Московскому правительству впоследствии ничего не оставалось, как развивать далее татарскую систему, что оно и сделало. Но татары внесли в древнерусские финансы не только технические усовершенствования; они, поскольку это доступно действующей извне силе, внесли глубокие изменения и в социальные отношения, опять-таки, в том направлении, в каком эти последние начали уже развиваться раньше под влиянием туземных условий. В классическую пору Киевской Руси «под данью» было только сельское население, городское не платило постоянных прямых налогов, потому-то княжеская эксплуатация в городе и выражалась в форме злоупотреблений «вирами» и «продажами» — судебными штрафами. Завоевателям России незачем было прибегать к таким обходным путям, и в татарское «число» попали все: горожане и сельчане — безразлично. В районе непосредственного завоевания это удалось провести без больших усилий; городское население было здесь так ослаблено, что оно и думать не могло о сопротивлении. Иная картина получилась, когда «число» подошло к крупным центрам, материально еще не затронутым, а подчинившимся орде только из страха перед нашествием. Новгородская летопись чрезвычайно живо изображает нам податную реформу в Новгороде: нелегко давалось свободным новгородцам превращение в подневольных «данников». Первый раз татарские данщики появились здесь в 1257 году. Каким путем — летописец не передает, вероятно, и сам не знал, — но городу удалось откупиться от «числа», послав хорошие подарки «царю» (иначе тогда не называли хана) и, может быть, дав хорошую взятку самим послам. Но ханская администрация неуклонно следовала своей системе: Новгород во что бы то ни стало должен был быть взят в «число» вместе со всею остальною Русью; два года спустя татарские чиновники появились снова, и взятки на них уже не действовали. «Было знамение на луне, так что ее совсем не стало видно, — рассказывает летописец, — в ту же зиму приехал Михаил Пинещинич с Низу (из Суздальской земли) со лживым посольством и говорил так: «Если вы не вложитесь в число, так вот уж полки на Низовской земле. И вложились новгородцы в число…» Но это был только юридический момент; напуганное «лживым посольством» вече уступило на словах. Все старое всколыхнулось, когда слова стали претворяться в дело, когда в Новгород приехали татарские баскаки и приступили к сбору дани. Они начали с волостей, и уже одни слухи о том, что там происходит, вызвали в городе волнение: в новгородских волостях были не одни смерды, а и много купивших землю горожан, ремесленников и купцов, «своеземцев». Теперь все без различия становились данниками. Когда дело дошло до самого Новгорода, волнение разрешилось открытым мятежом; «чернь не хотела дать числа, но говорила — умрем честно за святую Софию и за домы ангельские!». И «издвоились» люди. Верхние слои общества, зная, какая участь их ждет в случае татарского вторжения, стояли за миролюбивый исход — за подчинение требованиям орды. Груборепартиционный способ раскладки — по стольку-то с каждого отдельного Хозяйства — был на руку богатым. Татарские данщики ездили по улицам и считали дома: каждый дом, кому бы он «ни принадлежал, платил одно и то же. Учесть размеры торгового капитала степняки, очевидно, совершенно не умели, и новгородские капиталисты могли на этом спекулировать. «И творили бояре себе легко, а меньшим зло». Дошло, по-видимому, до формального соглашения между «окаянным», татарским послом, с одной стороны, князем Александром (Невским) и новгородской аристократией, с другой; в случае дальнейшего сопротивления «черни» было уговорено напасть на город с двух сторон. Неизвестно, что в последнюю минуту предотвратило столкновение: по летописцу — «сила Христова», но для современного историка такого объяснения недостаточно. Кажется главной причиной была солидарность боярства, чувствовавшего, что для него тут вопрос о жизни и о смерти, что «звери дивии», пришедшие из пустыни в образе татар, будут прежде всего «есть сильных плоть и пить кровь боярскую». Масса же населения была слишком зависима уже в это время от торгового капитала, чтобы вступить в открытую борьбу со всеми капиталистами, а не с какой-нибудь одной из их враждующих между собою групп, как это бывало в обычных случаях таких столкновений. Как бы то ни было, монголо-татары получили, в конце концов, свою дань с вольных новгородцев, и летописец со своей точки зрения не умел объяснить этого иначе, как карой Господней за грехи последних. Вздохом сожаления о том, что даже это суровое наказание не подействовало на нераскаянных, и заключает он свои рассказ.
Уже история новгородского «числа» показывает, какой враждебной татарам силой были демократические элементы веча, а татары были слишком опытными практическими политиками, чтобы не понять и не оценить этой враждебности. Ряд событий в других концах Руси ясно обнаружил, что горожане всюду, едва только они оправились от непосредственных результатов разгрома, готовы были стать на новгородскую позицию. В 1262 году «изволиша веч» люди Ростовской земли и погнали татарских данщиков из Ростова, Владимира, Суздаля и Ярославля. В 1289 году то же повторилось в Ростове еще раз, причем солидарность ростовского князя Дмитрия Борисовича с татарами выступает особенно отчетливо. Союз, уже намечавшийся в Новгороде в 1259 году — «лучших людей» и князя с татарами против «черни» — должен был стать и действительно стал постоянным явлением. Что, поддерживая князей и их бояр в борьбе с «меньшими» людьми, Орда создаст, в конце концов, московское самодержавие, которое упразднит за ненадобностью и самое
