Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
храбрые портняжки, ставшие портным Кадруссом.
– Кем?
– Из «Монте-Кристо» мелкий лавочник, гнусь такая. Они все – съеденные временем, с путинской двадцатилетней мутью в легких. Такие, знаешь, старые молодые люди. Просравшие всё, кроме кредита, накладных ресниц и чиносов своих бежевых.
– Чего?
– Такие штанишки до икр.
– Это ты в них сейчас?
– Ну в них, у меня джинсы в стирке. Я тебе что говорю, что все это полный ад. Полный. Трусливые смехуёчки. Искусственные цветы вместо детей. Подготовка к ГТО вместо танцев. Школа Андрияки вместо Фра Анджелико.
– Какую-то ты хуйню несешь, – глуховатый голос моего непонятного знакомого стал еще глуше.
– В смысле?
– Слово «поколение» достают, чтобы за ним спрятаться и реальных людей не видеть.
– Володя, так я же говорю, это из-за них мы в дерьме, из-за людей, конечно, я об этом. Они все просрали.
– Не они, а мы все просрали. И ничего не просрали. Вы так все говорите, чтобы спокойнее пить в «Пропилеях». Ты принес, – он заговорил тише, – коды?
– Ох, не принес, не успел, нет у меня ничего, забудь. Не знаю, зачем тебе это, но у меня этого нет. Да и было бы, сам понимаешь, я в лагеря не хочу. А ты меня зря цепляешь. Я тебе говорю: все эти и просрали, наше поколение. Кто не сторчался, тот уехал, кто не уехал, того посадили, кого не посадили, тот ссучился. Всё, вышли все, а за нами – приспособленцы-мутанты и дети, которых изолировали в армейских частях. Так что все, йок, скидывайся на подарок директору и записывайся в родительский комитет.
– Я не такой. И они не такие.
– Блядь. Я тебе говорю: телки встретили комсомольцев и нарожали югенд.
– Вот-вот, ты когда про них говоришь, их жалко. А ты со своим Фра Анджелико идешь на хуй, – сказал непонятный знакомый внезапно громко и удивительно мягко.
Бывший ведущий сделал какое-то движение, которое можно было расценить как намерение дать по лицу, но качнулся назад и пошел в сторону туалета, что-то по дороге договаривая.
Непонятный знакомый отвернулся от этого теперь уже совсем бывшего телеведущего и подмигнул мне. Почти все разошлись. Кроме нас за барной стойкой сидели сгорбленный старик, полностью поглощенный чтением Бродского и графином водки, и очень пьяная девушка, тихонько плакавшая в бокал просекко.
– Все-таки не подрались, – снова подмигнул мне мой новый старый знакомый.
– Я как будто знаю ваш голос, – сказал я.
– У меня подписка о невыезде, кстати. Друзья сидят, а я сижу с вами. Но, может быть, завтра это будет исправлено.
И он в третий раз подмигнул мне, закрывая правый глаз и очень старательно поднимая левую бровь. В этот момент я вспомнил.
Этого человека с белой кожей я видел несколько лет назад, несколько десятилетий назад на дороге, засыпанной еловыми иголками. Наши бабушки несколько лет подряд встречались друг с другом у калитки с цветущим, отцветающим или увядшим шиповником, и мы несколько лет подряд смотрели друг на друга, ковыряя палочками в песке. А пару раз даже были друг у друга в дачных гостях, и он мне показывал схему династий Каролингов и Меровингов, над которой корпел, нанося имена и даты фиолетовой ручкой на большой лист ватмана. Потом исчезли родители в больничных простынках, потом умерла моя бабушка, потом мы с дедушкой жили вдвоем, потом дедушка заболел, потом я жил один в интернате, потом я опять жил с дедушкой, потом он умер, и я стал жить, как наследный принц, с регентшей Тамарой и линяющим зайцем.
Я спросил, как его схема французских династий: «Совсем запуталась». Он спросил, чему я научился за эти сто лет: «Работаю со звуком».
– Я слышал. А как именно?
– Как угодно. Здесь я – звукорежиссер, на прошлой работе – монтажер и подставка для микрофона, дома собираю и разбираю радиоприборы для удовольствия. Внутри меня даже сейчас один такой прибор, – я мотнул головой и показал ему аппаратик в ухе.
– Для удовольствия, – механически повторил он. – Это все совершенно удивительно. А зачем тебе прибор в ухе?
– Это чтобы лучше тебя слышать.
– Слушай, ладно-ладно, прости, я забыл, что…
– Ничего, это все спрашивают. Бояться ничего не нужно.
– Это ведь у тебя еще тогда было, да?
– Это у меня с детства, приморозил. Когда были похороны. Уши отморозил. И появились такие нарушения. Я потом упал неудачно, и случилось нарушение в позвоночнике. И вот нос такой стал, как инвалид, что ли, считается.
Мы проговорили почти час.
– То, что ты с «России» уволился, – это, конечно, немного неудачно, была у меня одна идея. Но ничего, все равно. Скажи лучше, почему ты все время говоришь «Бояться не нужно ничего»? Тик у тебя такой?
– Это не совсем моя фраза.
– Это ведь фраза из радиоточки? Зачем она тебе?
– Очень много пугающих новостей вокруг: жуки, до этого сера, во́йны, я еще думаю всерьез о великанах подземных, я же на новостях долго работал, и вот эти все ужасы, предчувствия все время со мной. Так что, наверное, да, тик, магически заговариваю, что ли.
– Ага, ясно. Ведьмы вызывают обвалы в газовых шахтах, мыши сами зарождаются в соломе, метеоры велят слушаться администрацию по вторникам и средам. А единорога видел?
– Да о чем ты?
– Ты же когда-то любил Средневековье. Не узнаешь? Сейчас то же самое: вера во внешнюю силу, которая контролирует жизнь. Отсюда коллективная паранойя – один из приемов власти. Она нас всех в рукавицах держит.
– Но так и я о том: радио тоже говорит, что государство нас от этого всего защитит.
– Не понимаешь. Власть – а она, конечно, от Бога, видимо от бога войны, – защитит, ага. И правительство – жрецы. А ты не видишь, что новости специально пугают? Чтобы люди верили, что только государство и поможет им.
– А разве нет?
– Да-а-а, тебе предстоит долгий путь… Но ты не безнадежен.
Помолчали.
Еще помолчали.
Я сказал:
– Ты, наверное, прав. Но в великанов я верю. И они не имеют отношения к власти. И в самых маленьких существ. Но не знаю, как их вызвать.
Он спросил:
– На сколько лет себя ощущаешь?
– В смысле?
– Мне уже за сорок, а я все еще не понимаю, где она, зрелость? Я в мои сорок один могу сказать, что мой внутренний возраст – двадцать восемь.
– А я не знаю, – сказал я. – Иногда мне двадцать один, иногда четырнадцать. А иногда все семьдесят три. Но чаще двадцать один.
– Да, есть версия, что дети конца семидесятых – начала восьмидесятых не успели повзрослеть.
– Прячешься за слово «поколение»?
– Поймал, прячусь.
– Не успели повзрослеть. Как
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
