Опять вырвет.
– Как насчет хот-догов? Блинов? Может, мороженое? Что угодно, милая, – взмолилась Кэй, ласково убирая дочери волосы со лба.
В глазах у той стояли слезы, но ей удалось не расплакаться.
– Ладно, мам, я попробую, – наконец сдалась она. – Все равно что.
Ничего принципиально нового в новостях не сообщили – пресса не располагала почти никакой информацией. Кто-то из местных корреспондентов умудрился раздобыть фотографии девушек, которые показали в самом начале репортажа, перепутав имена, – под фотографией Робин стояло имя Джулии, а под фотографией Джулии – имя Робин. Комментировать подобную неряшливость не хотелось, но Тинк не сдержалась:
– Могли бы хоть имена проверить. Если уж считают себя вправе вторгаться в нашу жизнь, донимают Джейми и выставляют всю семью на обозрение, могли хотя бы не перепутать Джулию и Робин.
Никто не стал с ней спорить. Бабушка Полли досадливо поцокала языком, осуждая ошибку журналистов, а Кэй погладила Тинк по голове.
– Ужас, – добавил дедушка Арт.
Кэти тихонько выскользнула из комнаты – ее снова рвало.
Брат Кэй и главный шутник в семье, Скип, последовал за Кэти до ванной. Дождавшись, пока стихнут конвульсии племянницы, он громко постучал в запертую дверь:
– Ты не смывай пока – чего зря воду тратить? Твоя мама готовит, так что скоро все там будет – оставь как есть.
Как ни странно, это сработало. По лицу Кэти текли слезы, но от смеха, в котором все сейчас так отчаянно нуждались.
– Давайте вырубим эту хрень? – предложила Тинк уже более спокойным голосом.
Дедушка Арт поднялся со своего кресла и выключил телевизор:
– Да, давайте лучше ужинать.
Джина Камминса ввели в комнату, где за очередным пустым столом сидел, дрожа, его сын. Джин уже пожалел, что согласился участвовать в этом цирке, но держал себя в руках. Он знал, что Том физически неспособен причинить зло кому бы то ни было, в особенности Джулии и Робин. Да, он врал родителям в детстве; да, были веские основания предполагать, что он рассказал полиции не всю правду. Но какой бы ни была эта правда, Джин ни на миг не усомнился в непричастности Тома к преступлению. Он хотел добиться от сына полностью правдивого рассказа и доказать Джейкобсмейеру и остальным полицейским, что, несмотря на страх, сумятицу в мыслях и чувство вины и стыда, он не убийца.
Джин опустился на стул рядом с сыном, и они посмотрели друг другу в глаза. Наступило неловкое молчание, усугублявшееся присутствием в помещении детективов. Как хотелось Джину хотя бы на минуту остаться с сыном наедине и обнять его! В широко раскрытых глазах Тома блестели слезы, по щекам пролегли красные полосы, но выглядел он достаточно собранным. Он явно обрадовался отцу. Джин сделал глубокий вдох и быстро заговорил:
– Том, у нас серьезная проблема. Я знаю, в прошлом мы не особо ладили. Ты привирал, когда был меньше, а я был к тебе слишком суров. Но за последние пару лет все изменилось. То было обычное ребячество, и, как я и ожидал, ты его перерос. Ты взял свою жизнь в свои руки, и мы все безумно тобой гордимся – твоя мама, твои сестры и я. Поэтому я хочу, чтобы ты знал: что бы ни произошло ночью на мосту – ты можешь рассказать мне все. Я знаю, что ты никогда никому не причинил бы намеренного вреда.
Примерно посередине этого монолога Том отвел глаза и задышал часто и коротко. Он переводил взгляд с одного детектива на другого; его веки задрожали, а щеки еще больше покраснели. Губы растянулись в тонкую линию; он буквально лишился дара речи. Не будь его желудок пуст, его сейчас вывернуло бы. Родной отец ему не верит! Его словно покинул рассудок. Он издал глубокий утробный звук, больше похожий на звериный вой; детективы и даже Джин не сразу поняли, что этот вой идет из груди Тома, поднимаясь откуда-то снизу и нарастая. В нем было столько горести, что у Джина сжалось сердце. Он обнял сына, но тот все выл и не мог остановиться.
– Сынок, послушай меня, – сказал Джин Тому на ухо, но достаточно громко, чтобы перекрыть этот вой. – Все хорошо. Что бы ни случилось, сейчас все хорошо. Просто расскажи мне. Тебе нечего стыдиться.
Но у Тома уже началась истерика, так что он не смог бы ничего рассказать, даже если бы было что рассказывать. Язык у него будто распух. На миг умолкнув, чтобы сделать вдох, он вместе с воздухом втянул через нос и рот поток катившихся по щекам слез. Еще несколько минут Том пытался совладать с собой. Наконец, выплакав большую часть слез, он задышал ровнее и, вытирая рукавом лицо, проговорил так, чтобы его слышали все в комнате:
– Я рассказал вам правду. Господи боже, почему мне никто не верит?
В его голосе звучало неприкрытое отчаяние. Руки он сцепил на животе, будто стараясь унять рвотные спазмы. Джин в безуспешной попытке успокоить сына обнял его, но Том продолжал раскачиваться взад-вперед на стуле. В комнате повисла тишина. Тогда Джин быстро перечислил факты, которые сообщил ему Джейкобсмейер и на основании которых детективы сомневались в его показаниях.
– От моста до реки девяносто футов, сын. Ты не мог упасть с такой высоты и остаться в живых. Это невозможно, – мягко произнес он.
Том тупо тряс головой:
– Не знаю, что вам еще сказать. Не знаю. Все так и было.
И он снова зарыдал.
В уже упомянутом методическом пособии для полиции «Допрос в уголовном деле и признание подозреваемого» говорится:
Обман и уловки являются неотъемлемой частью полицейского допроса. Они никак не влияют на вероятность ложного признания.
В этой методичке, по которой офицеры полиции учатся допрашивать подозреваемых, подчеркивается, что Верховный суд США признал законным использование обмана и уловок при допросах. В тексте приводится ряд примеров, когда обманутые подозреваемые давали правдивые признательные показания. Более того, авторы пособия призывают офицеров полиции активнее прибегать к обману подозреваемых, отбросив то, что сами именуют «приличиями».
Во второй половине дня пятого апреля 1991 года Джину Камминсу очень пригодились бы эти нехитрые знания. Он был образованным и умным человеком и, по его собственным словам, в данной ситуации относился к полиции с долей здорового скепсиса, но он не читал методичку «Допрос в уголовном деле и признание подозреваемого». Он понятия не имел, что полиция способна прибегнуть к откровенному вранью, и даже не знал, что это считается законным. Он не был готов к тому, что, пока его сына терзают в соседнем помещении, он будет сидеть в кабинете Джейкобсмейера и
