Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Вера. Как хорошо, что ее имя совпадает со словом, с понятием. И можно произносить это слово без значения имени.
А оказалось, что в их браке все-таки был смысл. Она спасла его. И подарила открытие.
Это он был обязан проводить тот опыт с Дебютантом нулевого поколения, с первым, экспериментальным составом. Предтечей. Но он был заранее недоволен, ему чудилось, что в расчеты вкралась ошибка, смесь окажется недостаточно действенной.
Вызвалась Вера. Квалификация позволяла.
Трещина в клапане. Приемка проморгала. Клапан взорвался, кусочек металла пробил и пластиковый бокс, и сверхнадежный костюм защиты. Экстренная вытяжка сработала штатно, внутрь костюма попало ничтожное количество вещества. Можно сказать, считаные молекулы. Но это был Дебютант, истинный Дебютант. Калитин безошибочно угадал базовую композицию.
Дебютант убил Веру мгновенно. Это было первое, что он сделал, явившись на свет. Взял плату за рождение. Дебютант был таким, каким Калитин мечтал его видеть. Не просто веществом. Именно этим, а не смертью жены, Калитин и был оглушен. Он не мог признаться себе, что испугался. Испугался не как химик, чей препарат оказался адски эффективным. А как творец, чье творение, задуманное как верный слуга или преданный воин, ожило сверх меры, вышло из повиновения, оказалось неподвластно создателю.
Дебютант был слишком свиреп. Его следовало бы утилизировать, списать в брак; так уничтожают бесноватых собак бойцовских пород, не поддающихся дрессировке.
Но Калитин не мог уже от него отказаться.
Он вложил в него все, знал наперед, что второго озарения не будет.
Дебютант был настолько засекречен, что тело Веры нельзя было отвезти в морг больницы. Дебютант коснулся ее — и она стала сосудом, вместилищем тайны.
Вскрытие же показало, что следов вещества нет. Гипотеза Калитина подтвердилась. Дебютант был неуловим.
Ему выражали соболезнования, дали отпуск, хотели отправить в санаторий на юг. Он сказал, что хочет вернуться к работе. Так ему будет легче. Ради Веры.
Ему разрешили.
И он начал попытки приручить свое создание, решить проблемы сохранности, стойкости — без этого нельзя было надеяться на сертификацию, на запуск в производство.
Но Дебютант оказался чрезмерно чутким, норовистым. Стоило хоть на йоту изменить тот первичный состав, как мгновенно разбалансировалась вся композиция. Дебютант словно был рожден только таким, как есть, ограничен для применения именно своей дикостью, своей мгновенной страстью к убийству.
И Калитин годами, годами добивался мельчайших улучшений; был близок к вымученному, выпрошенному у судьбы успеху. Но распалась страна, рухнул Остров, и Дебютант так и не родился официально, остался как бы несуществующим, неучтенным, будто был обречен из-за названия быть вечным начинающим.
Дебютант.
Название когда-то давно предложил сам Калитин. Ему надоели ничего не говорящие шифры вроде «Радиант», «Фолиант», «Квадрант». Казалось, они крадут у препарата что-то, что появляется у вещи с удачно выбранным именем, у пса или кота с верной кличкой, — вкладыш души, рисунок судьбы.
По идиотской инструкции шифр вещества должен был заканчиваться на АНТ.
Он перебрал десятки слов — не то.
Однажды Калитин пошел гулять на край полигона. Там был поросший дудником овраг, бил из осклизлой каменной стенки родник. На краю оврага попадались вросшие в землю, перевернутые, разбитые надгробия заброшенного кладбища; деревянные деревенские дома давно сгинули, а известняковые плиты торчали среди примятой по весне прошлогодней травы. Там, у оврага, Калитин и придумал ловкое, элегантное, живое: Дебютант, будто кто-то на язык положил.
Еще не было самого вещества, не было формулы, даже пути к ней — только дерзкий замысел.
Он пришел в лабораторию Захарьевского, не зная, что будет разрабатывать именно боевые вещества. Заранее дал подписку о неразглашении, хотя не мог пока ничего разгласить.
Что говорить, в институте были и другие темы. Он узнал о них только задним числом, уже получив от Захарьевского первое самостоятельное задание.
Но Калитин ни о чем не жалел. Онтология смерти, с которой он столкнулся как исследователь, поставила научные вопросы невероятного масштаба и глубины.
Сейчас он мог признаться себе, что никогда не был, в строгом смысле слова, атеистом. Но не был и верующим. Он знал, что в мире существует некая высшая сила. Но знал это как практик, испытавший озарения, не объяснимые рационально. Изыскатель, рудокоп, полагающийся на эти озарения, умеющий находить интуитивный путь к ним.
Он не приписывал их ни Богу, ни дьяволу, а полагал присущими натуре человека или свойствам знания. Скорее в своей скрытой подлинности он ощущал себя архаическим существом, шаманом, путешествующим по потусторонним мирам в поисках источников, артефактов силы. Не случайно же он коллекционировал — на полигоне много копали, то были места древних стоянок вдоль реки, и земля всегда дарила что-то, — первичные символы сакрального, неуклюжие фигурки палеолита, а еще — кремневые рубила, топоры и наконечники стрел.
Калитин верил, что он творец в ряду других творцов, поскольку он не черпает из некоего черного колодца, не вдохновляется кровью и мучениями. Над Островом часто кружили огромные орлы. Калитин любил этих птиц, любил ветра, безудержные закаты, дикий простор. Именно в них он обретал озарение, вдохновение, чувство значительности собственной жизни. И этот факт служил для него доказательством, что он такой же, как остальные таланты; любые разделения лицемерны. Тот, кто осудил бы его, просто не знал бы, что у него в крови плывут тот же ветер и те же закаты, что у любого другого одаренного человека; и Дебютант — такое же произведение наития, риска и искусства, как Ника Самофракийская, как таблица Менделеева.
Калитин хорошо помнил, мог пережить наново самую первую вспышку понимания, путеводный метеор.
Он работал тогда по указанию Захарьевского с растительными веществами, стойкими, мгновенно действующими, но оставляющими столь же стойкий, не распадающийся след. И он пробовал снизить его заметность, размыть, распылить, превратить хотя бы в прозрачный шлейф.
Но упорное вещество не поддавалось, и Калитин, ожесточившись, швырнул на пол карандаш, уперся взглядом в потолок лаборатории, купол бывшего храма, увешанный коробами вентиляции. От старой росписи остался только один, обрезанный по грудь, ангел в углу. В другом месте его бы закрасили, но сюда партийному комитету не было ходу. А Калитину нравилось смотреть на задумчивое лицо в золотом венчике, на золотую узкую трубу, прижатую к ангельским губам. Он был в его власти, этот призрак иной эпохи, глашатай несостоявшегося суда, надолго переживший тот дореволюционный мир, в котором он как изображение имел смысл, прямую власть значения.
При взгляде на этого ангела, обладающего особым упрямством последнего осколка, не желающего исчезать, неподкупно свидетельствующего о целом, Калитин и осознал, что смерть по самой своей природе — грязное дело, и это не метафора. Смерть всегда оставляет улики, многообразнейшие естественные следы, по которым пойдет умный следователь. Так устроен мир, его законы.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
