— Зачем я это делаю? — я, словно обжегшись, бросила колечко на тумбочку, рядом с фотографией. Мальчик, запечатленный на ней, задорно улыбался, обнажая белые зубы. Его серо-голубые глаза сверкали счастьем, и я просто не могла представить, что такое могло случиться, чтобы он вырос Воскресенским, которого я знаю.
Елизавета Андреевна накрыла стол на террасе, откуда открывался вид на сверкающее в лучах солнца море.
— Я тоже не могу налюбоваться, — заметив мой восхищенный взгляд, произнесла экономка. — Хотя уже, считай, тридцать лет здесь живу.
Она тяжело опустилась на стул, будто на ее плечи вдруг упал груз прожитых годов.
— Тридцать лет? — я села за стол и притянула к себе тарелку с пирожными, при этом отодвигая подальше яичницу с беконом. — Значит, вы знаете Дмитрия Сергеевича с трехлетнего возраста?
Женщина улыбнулась, так тепло и беззаботно, словно перенеслась прошлое тридцатилетней давности, где еще она молода, и подтвердила: — Да, так и есть.
Мне вдруг в голову пришла одна мысль... Елизавета Андреевна - мой единственный шанс найти последний пазл истории, распутать клубок интриг до конца? Ведь все началось с жажды мести.
— Скажите, — я старалась подобрать максимально правильные слова, — а что именно случилось между родителями Дмитрия Сергеевича и Калининами? Я знаю, что Настя и ее муж подставили его отца, но зачем?
Я смотрела на пожилую экономку, потому сразу же заметила, как ее тело напряглось, лицо окаменело, улыбка сошла на нет, а тонкие пальцы, которые сжимали фарфоровую чашку, дрогнули.
— Вы знаете?.. — выдохнула Елизавета Андреевна.
— Дима... то есть Дмитрий Сергеевич мне сам рассказывал, — кивнула я. — Просто тогда мы... не договорили, а после между нами возникли некоторые недопонимания.
Я очень боялась, что моя надзирательница переведет тему и вообще уйдет, оставив меня ни с чем, но мои опасения, к счастью, были напрасными. Она повернулась в сторону моря и, вглядываясь в горизонт, куда стремились все кучерявые облака, произнесла:
— Прошло двадцать шесть лет с тех пор.
Ее голос, обычно спокойный и властный, будто надтреснулся. Я только потом поняла, что в нем звучали слезы, не нашедшие выход.
— Был поздний август. Екатерина Владимировна, мать Дмитрия Сергеевича, собралась в столицу, к мужу... — она перевела дыхание и продолжила: — Катенька уже почти на сносях - в сентябре девочку ожидали, потому ехали они на поезде. Думали, она здесь будет рожать, только планы поменялись у Сергея Сергеевича, и он вызывал к себе семью срочно. Но...
— Они попали в ловушку, да? — вышло тихо, почти неслышно.
— Самые страшные звери не львы, слоны и акулы, а люди. Это был удар в спину. За день до приезда Катеньки Сергея Сергеевича арестовали, а в вокзале новоприбывших ожидала вовсе не его машина, а люди Калининых. Борис - настоящая тварь, потому что... Кате же нельзя волноваться, а он...
У меня просто не было слов. Я могла только молчать и слушать историю, которая потрясала своей жестокостью.
— Ей никто не вызвал врача, и ребенок родился мертвым. Сергей Сергеевич отписал все свою недвижимость и акции Калинину, а Катя с сыном при помощью одного замечательного человека сбежали. Боже... До сих пор больно. Я когда их потом увидела... До сих пор не могу забыть ее глаза, когда вместе хоронили Лялечку.
Что-то теплое капнуло мне на ладонь. Раз. Второй. Третий. Я коснулась щеки - слезы.
— А шрамы у Димы?.. — хрипло спросила.
— Он, пытаясь защитить мать, укусил одного из ублюдков, — Елизавета Андреевна украдкой вытерла глаза платком, который извлекла из кармана платья. — А для ублюдков что женщина, что дети ничего не значат, для них существуют только деньги.
А в мире существует справедливость. Я верю, что они все поплатились за свое преступление. Разве можно есть хлеб, испачканный кровью? Спать в доме, зная, что он построен на костях? Если Калинины получили все сполна, то их приспешники тоже.
Я больше не жалела Настю. Для ее семьи у меня теперь имелось только презрение.
И я, и Елизавета Андреевна не дотронулись до еды и не собирались, потому я помогла женщине убрать все, и убежала на работу. Не хотелось думать. Не сейчас, когда в голове такой бардак.
"У меня есть право на месть" — слова Воскресенско причиняют боль. А должен ли он был отступиться от своего плана?.. Достойны ли те, кто разрушили жизнь целой семьи и убили ребенка, прощения?
Кто вообще тогда достоин прощения?..
Глава 27. Распутье
— Поздравляю, вы беременны, — звучит тихое, почти равнодушное от врача.
И меня пробирает до самых костей, до дна, до того состояния, когда мир вокруг рушится, а у тебя нет константы, кроме той, что ещё даже форму не обрела, но уже имеет значимый вес.
— Скажите... — мой голос дрожит, — а ошибок быть не может? Может, мы перепроверим и... Женщина подняла на меня взгляд и посмотрела из-под толстых стекол очков:
— Нет, ошибок быть не может, — сказала как отрезала. Хотя... так и есть. Она, словно мойра, отрезала мою нить и переплела с другой нитью.
Перед глазами, как кадры из фильма, мысли о том, как это случилось и к чему должно привести в итоге. Но я будто ослепла - не вижу никакой картинки будущего.
Во мне ребенок Воскресенского...
И нет, это не ошибка или моя чудовищная мысль, что не принимаю кроху, это неоспоримый факт. По контракту это его малыш. Не мой.
Господи... Что делать?
— Виктория? — вывела из оцепенения доктор. — Так вас записать на аборт?
— Аборт? — выдохнула я испуганно и растеряно. В голове мысли мельтешили тысячи мыслей, которые неприкаянными душами перебегали то туда, то сюда, не имея возможности остановиться.
— Да, медикаментозный, — поправив очки, кивнула врач. — Если не хотите рожать, то пока не поздно мы вам назначим...
— Нет, нет, не надо! Я хочу оставить ребёнка.
— Тогда вот предписания, а еще вам необходимо встать на учет... — она протянула тонкий лист бумаги с выведенными на ней инструкциями, который я взяла трясущимися пальцами, что не ускользнуло от взгляда женщины. — С вами всё в порядке? Голова не кружится?
Сглотнула только и думая о том, что делать. Я не готова сейчас вернуться к Воскресенскому. Не готова становится птицей, запертой в его золотой клетке. Но и не готова раз и навсегда поставить точку в наших отношениях и сделать аборт. Последнее во мне вызвало такой ужас, что я сразу же отмела этот вариант подальше.
— Я в порядке, — прошептала в ответ, поднялась со стула на негнущиеся ноги и тут же обернулась, чтобы уточнить: — Скажите, а эти приемы, они ведь анонимные?
— Конечно, наша клиника сохраняет инкогнито всех клиентов.
