– У цыпленка был чудной вкус, папа, чем ты приправил его?
– Травой под названием эстрагон.
Эдвард скривился:
– Вечно ты все изгадишь, когда стараешься изобразить из себя гурмана. – Он повернулся к Фрэнни.
Она улыбнулась и заметила, что Оливер расстроился. Интересно, подумала она, хорошо ли готовила его жена.
– Вот вам благодарность! – воскликнул Оливер. – Всего двадцать четыре часа, как он дома, а уже критикует мою стряпню. – Он взглянул на сына с притворной яростью. – О'кей, юный Поль Бокюз,[12]почему бы тебе самому в следующий раз не соорудить нам что-нибудь?
Эдвард серьезно посмотрел на отца:
– Почему мы не можем есть обычную еду? Какую готовит миссис Бикбейн? – Он повернулся к Фрэнни: – Он слишком много читает поваренных книг.
Прежде чем она успела что-то ответить в защиту Оливера, во дворе появились мужчина и мальчик, примерно тех же лет, что и Эдвард. Мужчина был высок, плотно сложен и выглядел чуть моложе Оливера; у него были приятные черты, здоровый цвет лица, как у человека, который проводит на воздухе много времени, и выцветшие на солнце волосы. Одет он был в потрепанные джинсы и старую рубашку. На круглом, влажном от пота лице мальчика играла озорная улыбка. Тонкие светлые волосы были небрежно приглажены, за исключением одного вихра, стоящего торчком.
– Привет, Чарльз! – Оливер поднялся, чтобы представить их друг другу. – Это… э-э… Фрэнни Монсанто; мой брат Чарльз и мой племянник Тристрам.
– Здравствуйте, – смущенно произнес мужчина, крепко пожал Фрэнни руку и в замешательстве уставился в землю.
Фрэнни отметила схожие черты лица обоих братьев.
– Тристрам, – сказал Эдвард, – хочешь посмотреть, какая у меня новая игра?
Глаза мальчика вспыхнули.
– Хочу!
– Чего-нибудь выпьешь или спешишь? – спросил Оливер брата.
– Нет… мм… спасибо, надо идти; мне еще необходимо забрать кое-что у ветеринара по пути.
– А когда приезжает этот парень, гомеопат?
– Завтра утром.
– Эй, куда это вы? – крикнул Оливер мальчишкам, которые сорвались с места и помчались прочь.
– Тристрам хочет поиграть в мою игру.
– В другой раз. Дядя Чарльз уже уходит.
Чарльз почесал в затылке и посмотрел на Фрэнни:
– А вы… мм… знаете эти места?
– Почти совсем не знаю.
– А, понятно. – Он снова уставился в землю, словно придумывая, что бы еще сказать.
– Как я понимаю, у вас проблемы с коровами? – произнесла она. Боль от укуса стихла под действием вина, но губа все еще казалась опухшей, и Фрэнни боялась, что выглядит немного странно.
Он засунул руки в карманы джинсов и вновь обратился к траве под ногами.
– Да, боюсь, что так; с одной или двумя. – Чарльз взглянул на Оливера, потом посмотрел на часы, затем опять на Фрэнни. – Приятно было познакомиться, извините, мы спешим. Дети все собираются на какой-то таинственный пикник, и мать очень настаивала, чтобы мы приехали вовремя.
– Мне тоже было приятно познакомиться с вами.
– Не забудь подарок, – напомнил Оливер Эдварду.
– Я еще должен дарить Джеми Миддлтону подарок?!
– Конечно, должен, это ведь его день рождения.
– Я бы лучше подарил его Тристраму.
Двоюродный брат Эдварда подскочил от радости:
– Я согласен!
Фрэнни почувствовала себя свободнее, когда Чарльз и его заляпанный грязью «ренджровер» скрылись за углом дома; точно так она чувствовала себя в детстве, когда родители уходили и оставляли ее одну. Фрэнни предвкушала несколько часов наедине с Оливером. Она взяла его руку и крепко сжала. Он притянул ее другую руку и легонько поцеловал в лоб.
– Тебе лучше?
– Намного. – Она взглянула ему в глаза, ища в них подтверждение – подтверждение того, что его сын не нарочно дал ей эту сливу с осой внутри.
Они лежали в шезлонгах возле бассейна, на солнце. Потом перешли в деревянную раздевалку и занимались любовью на жестком, пыльном полу. Солнечные лучи плясали над их головами, словно лучи кинопроектора. В душном воздухе пахло резиной от развешанных и забытых купальных костюмов.
Потом они лежали в тишине. Фрэнни взяла его запястье, поднесла руку к лицу и ласково куснула указательный палец. Затем начала легонько ласкать его, ощущая на своем лице теплое дыхание. Капли пота побежали у нее по лбу и щекам, скатываясь вниз по шее, а волосы прилипли к голове. Паук повис над ними на своей блестящей тоненькой нити. Боль снова возвращалась, и Фрэнни втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы; через несколько мгновений жжение немного отступило.
Оливер перекатился на бок, приподнялся на локте и приблизил свое лицо к ней.
– Мне очень жаль, что тебя ужалила оса.
– Тебе не кажется, что Эдвард немного ревнует тебя ко мне?
Ее слова, казалось, ударили его, как электрический разряд. Она мгновенно почувствовала перемену в нем; он словно весь ощетинился.
– Что ты имеешь в виду? – Оливер резко отодвинулся от нее, взгляд его стал холодным.
– Ничего, – поспешила ответить она, испуганная его реакцией.
– Ты считаешь, он сделал это нарочно?
– Нет… не нарочно, не со зла. Мне только кажется, может быть, какая-то часть его… ты понимаешь… он сам не сознает этого… но она восстает против меня; или любого другого, с кем ты сходишься.
– Ты действительно думаешь, что Эдвард намеренно дал тебе сливу с осой? – В голосе был лед – голос чужого человека. Он сел и, обхватив колени, мрачно уставился на нее.
Фрэнни смотрела на паука, взбирающегося по своей паутинке, боясь взглянуть на Оливера.
– Нет. Я не имела этого в виду.
И тут же она рассердилась на себя, потому что это была неправда. Именно это она и имела в виду.
В бассейне они плавали каждый сам по себе, как будто были незнакомы. Оливер делал длинные рывки мощным кролем, время от времени ложась на спину и переводя дыхание. Фрэнни скользила из конца в конец медленным брассом. Каждый раз, когда она останавливалась, Оливер снова срывался с места.
Они пили чай возле бассейна в лучах заходящего солнца, разговаривали о каких-то банальных вещах, чувствуя неловкость. Фрэнни в отчаянии старалась исправить положение, напуганная тем, что она наделала. Оливер не пытался прикоснуться к ней и никак не отреагировал на ее слабую попытку пожать его руку. Она проклинала себя за свои слова.
Затем он оставил ее у бассейна, сказав, что попытается еще раз завести самолет, и не предложил ей присоединиться к нему. Фрэнни услышала удаляющийся рев мотора «ренджровера», который выл так, словно водитель срывал на нем злость. Через несколько минут тишину нарушил приглушенный хлопок, прозвучавший как выстрел. Потом еще один, после чего до нее донесся отдаленный яростный рев, длившийся примерно секунду. Это повторялось несколько раз в течение четверти часа, до тех пор, пока рев не перешел в равномерный, монотонный гул, продолжавшийся несколько минут. Фрэнни лишь острее почувствовала одиночество.
