Наконец, Людендорфу приходилось считаться с позицией графа Чернина, который приехал в Брест-Литовск с особыми полномочиями по заключению австро-российского сепаратного мира от императора Карла и использовал трения между германской и российской делегациями, чтобы приватно объясниться с Троцким. Впрочем, если Чернин надеялся заинтересовать инициативой сепаратного мира и большевистское руководство, то он ошибся: Троцкий только улыбнулся в ответ на его попытку сближения и отнес австрийского министра иностранных дел к разряду «второстепенных» государственных деятелей[3411].
Для Ленина внутриполитическая борьба за согласие на сепаратный мир, несомненно, стала «самой тяжелой в его политической жизни»[3412]. Как глава правительства он был обязан учитывать мнение эсеровских партнеров по коалиции, но делал это по-своему — после того как закрыл большинство газет других партий, наложил информационный запрет и на левых эсеров[3413]. Как глава партии он нуждался в одобрении высших партийных органов, петроградского и московского, и, ультимативно поставив перед ЦК вопрос о заключении мира, расколол его на разные части. Вот когда сказалось то, что раньше он даже ближайших соратников (возможно, за исключением Зиновьева и Сталина) не посвятил подробно в свои тайные замыслы, а вынуждал принять свою революционную схему, пугая пустой угрозой немецких посягательств на Петроград. Теперь он пожинал плоды в виде стойкого нежелания интернационалистически ориентированных товарищей делать любые уступки захватчикам и неделями тратил нервы, придумывая объяснения, чтобы в конце концов добиться временного консенсуса только под военным нажимом ВК. Сильная группа во главе с русским партийным деятелем Бухариным в принципе отвергала мирные переговоры с империалистическими врагами и, напоминая неоднократные обещания Ленина, требовала начать «революционную войну»[3414]. Непостоянное по составу окружение Троцкого принципиальных возражений против переговоров с центральными державами не имело, но хотело затянуть их подольше, применяя тактику «ни войны, ни мира», использовать в пропагандистских целях как рычаг революционизирования центральных держав и по возможности заключить будущий мирный договор уже с пролетарским правительством. Только ничтожное, колеблющееся меньшинство (Сталин, Зиновьев и др.) во время некоторых из многочисленных голосований поддерживало мирный курс Ленина по оппортунистическим соображениям.
Помимо принципиального несогласия эсеровских партнеров, деловых и практических возражений соратников, Ленин столкнулся с непреодолимым сопротивлением военных специалистов[3415], которых поневоле привлек к военной части переговоров. Их привезли в Брест-Литовск, уверяя, будто речь пойдет о мире на основе status quo ante[3416], и только за столом переговоров они узнали, что им поставлена непосильная задача. Назначенный в военные специалисты генералом Бонч-Бруевичем, после отказа Духонина вступать в переговоры с немцами и его убийства, генерал-майор В. Е. Скалон[3417] во время паузы в переговорах в Бресте пустил себе пулю в лоб, а представитель русского флота адмирал В. М. Альтфатер так чистосердечно признавался собеседникам в своем отчаянном положении, что Троцкий запретил приватные беседы и велел расстрелять адмирала из русских немцев по возвращении из Бреста.
Но сильнее всего терпение главы государства и партии испытывали его соратники, руководившие переговорами, которые не желали проводить его курс любой ценой или, во всяком случае, проводили со значительными оговорками. Первого руководителя делегации, Иоффе, Ленин заменил наркомом иностранных дел Троцким, который, будучи послан продолжать переговоры с неким секретным приказом[3418], совершенно заморозил их своей тактикой затягивания и спровоцировал возобновление боевых действий войсками Обер-Оста.
Из-за бремени трудностей с обеих сторон тайные сношения партнеров, осуществлявшиеся за кулисами официальных переговоров через посредников (помимо Платтена и Моора в Петрограде, Воровского и Рицлера в Стокгольме, например, сотрудников петроградского «разведывательного бюро»), настолько осложнились и замедлились, что практически не оставили следов в опубликованных документах. Тем не менее они, должно быть, интенсивно продолжались и, как свидетельствует, к примеру, сообщение фон Бергена барону Ромбергу от 3 апреля 1918 г., достигли цели[3419].
